Марш перелистал другие документы из этой коробки: копии на папиросной бумаге, кремовые оригиналы; внушительные бланки — имперская канцелярия, министерство экономики, организация Тодта; приглашения на завтраки и встречи; просьбы, требования, циркуляры. Но от Гейдриха — больше ничего.

Он передал письмо Хальдеру.

— Что ты об этом скажешь?

Хальдер нахмурился.

— Я бы сказал, что для Главного управления безопасности весьма необычно созывать совещание государственных ведомств.

— Мы можем отыскать, что они обсуждали?

— Должны. Попробуем заглянуть в раздел протоколов и докладных записок. Давай посмотрим: 20 января…

Хальдер сверился со своими пометками, встал и пошел вдоль стеллажа. Достал ещё одну коробку, вернулся с ней и сел, скрестив ноги. Марш следил, как тот быстро перелистывал содержимое, но внезапно запнулся и медленно произнес:

— Боже мой…

— Что там?

Хальдер передал ему единственный листок бумаги, на котором было напечатано:

Хальдер бросил:

— Взгляни на дату.

Марш посмотрел. 6 апреля 1964 года. Протоколы изъяты Гейдрихом одиннадцать дней назад.

— Может он это делать? Я имею в виду, на законном основании.

— Под предлогом безопасности гестапо может изымать все, что угодно. Они обычно переносят документы в хранилище на Принц-Альбрехтштрассе.

В коридоре послышался шум. Хальдер поднял палец. Оба молчали и не двигались, пока охранник не прогромыхал мимо пустой тележкой, возвращаясь из помещения для сжигания бумаг. Они слушали, пока звуки не замерли в другом конце здания.

Марш прошептал:

— Что теперь будем делать?

Руди почесал в затылке.

— Межведомственное совещание на уровне государственных секретарей…

Маршу было ясно, о чем он думал.

— Булер с Лютером тоже могли быть приглашены?

— По логике — да. В таких чинах к протоколу относятся весьма ревниво. Чтобы от одного министерства присутствовал государственный секретарь, а от другого — только чиновник низкого ранга, такого не могло быть. Который час?

— Восемь.

— В Кракау на час больше. — Хальдер на миг прикусил губу, потом решился. Поднялся на ноги. — Я позвоню приятелю, который работает в архивах генерал-губернаторства, и узнаю, не вынюхивали ли что- нибудь эсэсовцы в последние пару недель. Если нет, я, может быть, уговорю его завтра посмотреть, не осталось ли протоколов в бумагах Булера.

— А нельзя проверить здесь, в архивах министерства иностранных дел? В документах Лютера?

— Нет, там слишком много бумаг. Проверка может занять несколько недель. Поверь мне, это самый лучший путь.

— Руди, будь поосторожней, подумай, что сказать.

— Не беспокойся. Понимаю, чем это пахнет. — Хальдер задержался в дверях. — И ради Бога, не кури, пока меня нет. Это самое огнеопасное место во всем рейхе.

«Вернее не скажешь», — подумал Марш. Подождал, пока уйдет товарищ, и стал нервно расхаживать взад и вперед между стеллажами. Страшно хотелось курить. Руки дрожали. Он сунул их в карманы.

Это место поистине было монументом германской бюрократии. Герр А, желая что-то предпринять, спрашивал разрешения у д-ра Б. Д-р Б для перестраховки направлял бумагу выше, министериаль-директору В. Министериаль-директор В спихивал её рейхсминистру Г, тот отвечал, что оставляет вопрос на усмотрение герра А, который, естественно, возвращался к д-ру Б… Эти металлические стеллажи были со всех сторон опутаны сговорами и соперничеством, ловушками и интригами, накопившимися за тридцать лет господства партии; прохладный воздух пронизан крепкой паутиной, сплетенной из бумажных нитей.

Не прошло и десяти минут, как вернулся Хальдер.

— Гестаповцы, само собой разумеется, побывали в Кракау две недели назад. — Он нервно потирал руки. — Память у них хорошая. Важный гость. Сам обергруппенфюрер Глобоцник.

— Куда ни повернусь — везде Глобоцник! — воскликнул Марш.

— Он прилетал из Берлина на гестаповском самолете с особыми полномочиями, подписанными лично Гейдрихом. Видно, им там крепко всем досталось. Орал, ругался. Точно знал, что искать, — одно дело изъято. К обеду уже уехал.

Глобус, Гейдрих, Небе. Марш приложил руку ко лбу. Кружилась голова.

— Итак, на этом конец?

— На этом конец. Если, на твой взгляд, в бумагах Штукарта нет чего-нибудь еще.

Марш посмотрел на коробки. Их содержимое представлялось ему прахом, костями покойников. Сама мысль о том, чтобы копаться в них, была ему отвратительна. Хотелось свежего воздуха.

— Забудь об этом, Руди. Спасибо тебе.

Хальдер нагнулся и взял в руку циркуляр Гейдриха.

— Интересно, что совещание перенесли с девятого декабря на двадцатое января.

— Какое это имеет значение?

Хальдер бросил на него полный сожаления взгляд.

— Неужели ты в самом деле до такой степени закупорился тогда в нашей долбаной консервной банке? Неужели туда совершенно ничего не проникало из внешнего мира? Так слушай же, дурья голова — седьмого декабря 1941 года вооруженные силы Его Величества императора Японии Хирохито напали в Перл-Харборе на тихоокеанский флот США. Одиннадцатого декабря Германия объявила войну Соединенным Штатам. Ну что, веская причина отложить совещание?

Лицо Хальдера расплылось в ухмылке, но скоро на нем появилось более серьезное выражение.

— Интересно…

— Что?

Он постучал пальцами по бумаге.

— Должно ещё быть первое приглашение, полученное до этого.

— Ну и что?

— Не скажи. Порой наши друзья из гестапо не так уж ловко пропалывают неприятные для них мелочи, как им хотелось бы, особенно если спешат…

Марш уже стоял перед стеллажами, глядя на коробки. От подавленного настроения не осталось и следа.

— Какую брать? С чего начнем?

— О совещании такого уровня Гейдрих должен был бы уведомить участников, по крайней мере, недели за две. — Хальдер заглянул в свои записи. — Это означает, что нам нужна папка с перепиской канцелярии Штукарта за ноябрь 1941 года. Дай подумать. По-моему, это двадцать шестая коробка.