Мужской голос ответил:
— Имперский архив.
Десять минут спустя его сапоги утопали в нежной трясине ковра в кабинете Артура Небе.
— Вы верите в совпадения, Марш?
— Никак нет.
— Значит, нет, — продолжил Небе. — Хорошо. Я тоже не верю. — Он положил лупу и отодвинул в сторону докладную Марша. — Я не верю, что два отставных государственных служащих одного возраста и одинакового положения
Отодвинув кресло, он заковылял к небольшому книжному шкафу, заставленному священными трудами национал-социализма: тут были «Майн кампф», «Миф XX столетия» Розенберга, «Дневники» Геббельса… Он нажал на кнопку, и передняя стенка шкафа распахнулась, открыв бар с напитками. Теперь Марш увидел, что на деревянной панели были наклеены корешки книг.
Небе плеснул себе изрядную порцию водки и вернулся к столу. Марш продолжал стоять перед ним не по полной стойке «смирно», но и не полностью расслабившись.
— Глобус работает на Гейдриха, — продолжал Небе. — Все просто. Глобус не пошевелит задницей, если Гейдрих не скажет, что надо заняться делом.
Штурмбаннфюрер промолчал.
Небе поднес к губам тяжелую стопку. Он смаковал водку, опуская в неё длинный, как у ящерицы, язык. Немного помолчав, спросил:
— Знаете ли, Марш, зачем мы подмазываемся к американцам?
— Никак нет.
— Потому что сидим в дерьме. Скажу вам то, что вы не прочтете в газетах нашего коротышки доктора. Двадцать миллионов поселенцев на Востоке к 1960 году — таков был план Гиммлера. Девяносто миллионов — к концу столетия. Прекрасно. Переселили их как полагается. Беда в том, что половина хочет вернуться обратно. Представьте, Марш, эту глупость космических масштабов — жизненное пространство, в котором никто не хочет жить. Терроризм. — Он взмахнул стаканом, звякнув льдом. — Мне нет нужды говорить офицеру крипо, в какую серьезную опасность превратился терроризм. Американцы дают деньги, поставляют оружие, обеспечивают подготовку. Они двадцать лет снабжают красных. А у нас — молодые не хотят воевать, пожилые не хотят работать.
Он покачал седой головой, осуждая такое безрассудство, выловил кубик льда и стал шумно сосать.
— Гейдрих помешался на своей проамериканской политике. Он готов убивать, лишь бы её сохранить. Не в этом ли дело, Марш? Булер, Штукарт, Лютер — не угрожали ли они ей с какого-нибудь боку? — Небе изучающе уставился на Марша. Тот стоял навытяжку. — Вы, Марш, в некотором смысле являетесь насмешкой над самим собой. Когда-нибудь задумывались над этим?
— Никак нет.
— Никак нет… — передразнил его Небе. — Подумайте как следует над этим теперь. Мы задались целью создать сверхчеловека, вывести поколение, способное управлять империей, не так ли? Мы учили его руководствоваться суровой логикой, безжалостно, даже жестоко. Помните, что однажды сказал фюрер? «Мой самый большой подарок немцам состоит в том, что я научил их ясно мыслить». И что происходит? Не многие из вас, возможно, лучшие из вас, начинают обращать это беспощадно ясное мышление в
Шеф крипо ещё раз прочел докладную Марша, потом разорвал и бросил в мусорную корзину.
На страже имперского архива стояла Клио, муза истории, — обнаженная амазонка работы Адольфа Циглера, «имперского мастера по части лобковых кудрей». Она грозно глядела на Солдатский мемориальный зал на той стороне бульвара Победы, где стояла длинная очередь туристов, жаждавших увидеть останки Фридриха Великого. На покатостях её необъятной груди, словно альпинисты на поверхности ледника, сгрудились дикие голуби. Позади музы над входом в архив в полированный гранит врезан символ — золотой лист. На нем высечена цитата из фюрера: «ДЛЯ ЛЮБОЙ НАЦИИ ПРАВИЛЬНАЯ ИСТОРИЯ РАВНОЦЕННА СТА ДИВИЗИЯМ».
Рудольф Хальдер провел Марша внутрь и поднялся с ним на третий этаж. Он распахивал двустворчатые двери, пропуская его вперед. Коридору с каменными стенами и каменным полом, казалось, не было конца.
— Впечатляет, да? — У себя на работе Хальдер говорил тоном профессионального историка, сочетавшим гордость с иронией. — Мы зовем этот стиль шутовско-тевтонским. Ты удивишься, узнав, что это самое большое здание архива в мире. Над нами два административных этажа. На этом этаже кабинеты исследователей и читальные залы. Под нами
Они попали в монашескую келью: тесную, без окоп, стены сложены из гранитных блоков. На столе на полметра высились стопки бумаг, часть рассыпалась по полу. Всюду книги — сотни книг. Из каждой торчали бесчисленные закладки: разноцветные клочки бумаги, трамвайные билеты, обрывки сигаретных пачек, обгоревшие спички.
— Призвание историка — создать из хаоса ещё больший хаос.
Хальдер убрал с единственного стула стопку старых военных депеш и, стряхнув пыль, жестом пригласил Марша сесть.
— Руди, мне снова нужна твоя помощь.
Хальдер примостился на краешке стола.
— То месяцами от тебя ни слуху ни духу, а то вдруг появляешься дважды на неделе. Предполагаю, опять что-то связанное с делами Булера. Некролог я видел.
Марш кивнул.
— Должен предупредить, что теперь ты разговариваешь с отверженным. Даже просто встречаясь со мной, ты, возможно, подвергаешь себя опасности.
— Так даже интереснее. — Хальдер сложил вместе длинные пальцы и хрустнул суставами. — Валяй.
— Это действительно очень трудное дело. — Помолчав, Марш собрался с духом: — Итак, Булер, Вильгельм Штукарт и Мартин Лютер. Первых двух нет в живых, третий в бегах. Все трое, как тебе известно, высокопоставленные государственные служащие. Летом 1942 года они открыли банковский счет в Цюрихе. Сначала я считал, что они запрятали там кучу денег или произведений искусства, — как ты и предполагал, Булер по уши погряз в коррупции, — но теперь я думаю, что, скорее всего, это были документы.
— Что за документы?
— Точно не знаю.
— Деликатного характера?
— Вероятно.
— Одна проблема возникает сразу. Ты ведешь речь о трех разных ведомствах — министерствах иностранных дел, внутренних дел и генерал-губернаторстве, которое вообще не является министерством. Это тонны документов. Зави, я не преувеличиваю — буквально тонны.
— Архивы хранятся здесь?
— Министерские здесь. Генерал-губернаторские — в Кракау.
— У тебя есть к ним доступ?
— Официально — нет. Неофициально… — Он потряс костлявой кистью. — Может быть, если повезет.
