Йост и что с ним стало. Рассказал о Небе и Глобусе, о сокровищах искусства и о его личном деле в гестапо. Рассказал даже о заявлении Пили. Когда он кончил, то почувствовал облегчение. Как он заметил, это характерно для исповеди преступников, знавших, что их признания однажды доведут их до виселицы.
Журналистка долго молчала.
— Справедливо, — сказала она наконец. — Не знаю, почему так, но со мною это тоже бывало.
В субботу вечером Шарлет рано легла спать. Погода была отвратительная — начинался заряд дождя, заливавшего город в течение трех дней. Она неделями не хотела никого видеть. Знаете, как это бывает. Это все Берлин. В тени этих огромных серых домов, в окружении бесконечных форменных мундиров, хмурых бюрократов чувствуешь себя ничтожной, беспомощной.
Телефон зазвонил в половине двенадцатого, она как раз засыпала. Мужской голос. Напряженный. Отчетливый. «Против вашего дома телефонная будка. Идите туда. Через пять минут я туда позвоню. Если занята, подождите».
Она не узнала говорившего, но что-то в его тоне подсказывало ей, что он не шутит. Она оделась, схватила пальто, заковыляла по ступенькам на улицу, пытаясь на ходу надеть туфли. Дождь хлестал в лицо. На другой стороне находилась старая деревянная телефонная будка — слава Богу, пустая.
Ожидая звонка, она вспомнила, когда и где впервые услышала этот голос.
— Давайте вернемся немного назад, — попросил Марш, — к вашей первой встрече со Штукартом. Расскажите о ней.
Это было накануне Рождества. Она позвонила и сухо объяснила, кто она такая. Казалось, он колебался, но она проявила настойчивость, и он пригласил её на чай. У него была копна седых вьющихся волос и красновато-коричневый загар, какие бывают, когда проводят много времени под солнцем или ультрафиолетовой лампой. Та женщина, Мария, тоже была дома, но держалась как прислуга. Она подала чай, а потом оставила их одних. Обычный, ничего не значащий разговор: «Как мать? — Спасибо, прекрасно».
Ха, это была злая шутка.
Она стряхнула пепел с кончика сигареты.
— Карьера моей матери закончилась, как только она покинула Берлин. Мое появление на свет окончательно похоронило её. Можете представить, какой спрос был в Голливуде на немецких актрис во время войны.
Потом он, стиснув зубы, спросил об отце. На этот раз она с огромным удовольствием ответила: «Спасибо, прекрасно. В шестьдесят первом, когда пришел Кеннеди, он подал в отставку. Заместитель государственного секретаря Майкл Мэгуайр. Благослови Господь Соединенные Штаты Америки». Штукарт познакомился с ним через маму, и они встречались, когда он работал здесь в посольстве.
— Когда это было? — прервал её Марш.
— С тридцать седьмого по тридцать девятый.
— Продолжайте.
Ну, потом он поинтересовался работой, и она ему рассказала. «Уорлд юропиен фичерз» — никогда не слыхал. Неудивительно, сказала она, никто не слыхал. Дальше в том же духе. Обычный вежливый интерес. Уходя, оставила ему визитную карточку. Он наклонился поцеловать руку и долго её лобызал, аж противно. На прощание похлопал по заднице. Слава Богу, этим все кончилось. Пять месяцев ни звука.
— До субботней ночи?
До субботней ночи. Не прошло и полминуты, как он позвонил. Теперь в его голосе не осталось и следов былого высокомерия.
— Шарлотта? — спросил он с ударением на втором слоге. Шарлотта. — Извините за эту мелодраму. Ваш телефон прослушивается.
— Говорят, прослушивают всех иностранцев.
— Правда. Когда я работал в министерстве, то видел записи разговоров. Но общественные телефоны безопасны. Я тоже говорю из будки. Я был в ваших краях в четверг и записал номер, с которого вы сейчас говорите. Как видите, у меня серьезное дело. Мне нужно связаться с властями вашей страны.
— Почему бы не поговорить в посольстве?
— Это небезопасно.
Судя по голосу, он был страшно напуган. И наверняка выпил.
— Вы хотите сказать, что собираетесь бежать?
Долгое молчание. Потом Шарлет услышала позади себя шум. Металлический стук по стеклу. Она обернулась и увидела стоявшего в темноте под дождем человека. Прижав руки к стеклу, он, словно ныряльщик, заглядывал внутрь будки. Она, должно быть, вскрикнула или так или иначе выдала свой испуг, потому что Штукарт страшно испугался.
— Кто там? Что случилось?
— Ничего. Просто кто-то хочет поговорить по телефону.
— Мы должны поторопиться. Я имею дело только с вашим отцом, а не с посольством.
— Что вы хотите от меня?
— Приходите ко мне завтра, и я вам все расскажу. Шарлотта, я сделаю вас самым знаменитым репортером в мире.
— Где? Когда?
— У меня дома. В полдень.
— Это не опасно?
— Теперь везде опасно.
И повесил трубку. Это были последние слова, которые она от него услышала.
Она докурила сигарету и раздавила окурок ногой.
Остальное Маршу было более или менее известно. Она обнаружила тела, вызвала полицию. Ее отвезли в городской участок на Александерплатц, где на три часа оставили сходить с ума в комнате с голыми стенами. Потом перевезли в другое здание, где она давала показания какому-то противному эсэсовцу в дешевом парике, кабинет которого походил скорее на лабораторию судмедэксперта, чем на служебное место детектива.
Марш улыбнулся, услышав описание Фибеса.
Она сразу же решила — по вполне очевидным соображениям — не сообщать полиции о субботнем звонке Штукарта. Если бы она проговорилась, что собиралась помочь тому бежать, её бы обвинили в «деятельности, несовместимой со статусом журналиста», и арестовали. И без того её решили выслать. Вот так обстоят дела.
Власти намеревались в ознаменование дня рождения фюрера устроить в Тиргартене фейерверк. Часть парка была отгорожена, пиротехники в синих спецовках на глазах любопытной толпы готовили там свои сюрпризы. Стволы минометов, мешки с песком, блиндажи, километры кабеля — все это скорее выглядело как подготовка к артиллерийскому налету, нежели к празднованию. На штурмбаннфюрера СС и женщину в голубом плаще из синтетики никто не обращал внимания.
Он черкнул несколько строк в записной книжке.
— Это номера моих телефонов — служебный и домашний. Кроме того, здесь номера моего друга Макса Йегера. Не застанете меня, звоните ему. — Он вырвал листок и передал ей. — Если произойдет что- то подозрительное, вызывающее беспокойство, звоните в любое время.
— А как с вами? Что вы собираетесь делать?
— Собираюсь вечером попробовать попасть в Цюрих. Завтра с утра нужно первым делом проверить этот банковский вклад.
Ему уже было известно, что она скажет, прежде чем она открыла рот.
— Я лечу с вами.
— Здесь вам значительно безопаснее.
— Но это и мой материал.
Она вела себя как избалованный ребенок.
