Дверь чуть приоткрылась.
Марш, не медля ни секунды, изо всех сил толкнул её плечом. Того, кто был за дверью, силой удара отбросило в сторону. Марш ворвался внутрь и бросился на незнакомца, вытолкнув его из крошечного коридора в гостиную. На пол свалилась лампа. Он хотел поднять руку с пистолетом, но противник схватил его за руки. Теперь его самого толкали назад. Зацепив ногами за низенький столик, он повалился на спину, ударившись обо что-то головой. «Люгер» покатился по полу.
Поза, прямо скажем, была довольно забавная, и при других обстоятельствах Марш рассмеялся бы. Он никогда особенно не отличался, попадая в такого рода переделки, и теперь, утратив преимущество неожиданного нападения, оказался распростертым на спине с головой в камине и ногами на кофейном столике, словно беременная женщина на осмотре у гинеколога.
Противник прижал его к полу. Одной рукой в перчатке Он вцепился ему в лицо, другой схватил за горло. Марш не мог ни видеть, ни дышать. Он крутил головой, кусая кожаную перчатку. Бессильно бил кулаками по голове. На него навалилось не человеческое существо, а перемалывавшая его бесчувственная машина. Стальные пальцы нащупали нужную артерию, ту самую, которую никак не мог запомнить Марш, не говоря уж о том, чтобы её найти, — и он почувствовал, что уступает перед силой. На смену боли стремительно надвигалось черное безмолвие. «Итак, — промелькнула мысль, — походил по земле — и хватит».
Трах. Руки врага ослабли, отпустили его. Марш вернулся на поле боя, хотя и в качестве зрителя. Его противника ударили сбоку по голове стулом из стальных трубок. Кровь, струившаяся из раны над бровью, заливала его лицо. Трах. На голову снова опустился стул. Одной рукой мужчина прикрывался от ударов, другой лихорадочно протирал залитые кровью глаза. Он пополз на коленях к двери — с ведьмой на спине. Шипящая по-змеиному, брызжущая слюной фурия старалась вцепиться ему в глаза. Медленно, славно поднимая огромный вес, он встал сначала на одну ногу, потом на другую. Все желания противника Марша сводились теперь к одному — поскорее убраться. Он доковылял до двери, повернулся к ней спиной и двинул о неё свою мучительницу — один раз, другой.
Только тогда Шарли Мэгуайр оставила его.
Приступы боли пронзали Марша словно молнии — в голове, ногах, ребрах, горле.
— Где вы научились драться?
Он наклонился над раковиной в маленькой кухоньке. Она промывала ему рану на затылке.
— Попробуйте вырасти единственной девчонкой в семье с тремя братцами. Поневоле научитесь. Не крутитесь.
— Жаль братцев. Ой! — Больше всего досталось голове Марша. Окровавленная вода, текущая на грязные тарелки в нескольких сантиметрах от лица, вызывала тошноту. — Кажется, в Голливуде спасать девушку принято мужчине.
— Голливуд — это куча дерьма. — Она приложила к его затылку кусок чистой материи. — Рана довольно глубокая. Уверены, что не желаете ехать в больницу?
— Нет времени.
— А этот человек вернется?
— Нет. По крайней мере, не сразу. Предполагается, что это все ещё тайная операция. Спасибо.
Придерживая повязку, Марш выпрямился. И обнаружил ещё одно больное место — у основания позвоночника.
— Тайная операция? — повторила она. — Значит, вы не считаете, что это был обычный вор?
— Нет. Это был профессионал. Настоящий профессионал, прошедший подготовку в гестапо.
— И я ему всыпала! — Адреналин придал глянец её коже, глаза блестели. Девушка почти не пострадала, только ушибла плечо. Он ещё не видал её такой привлекательной. Изящно очерченные скулы, прямой нос, полные губы, большие карие глаза. Зачесанные за уши каштановые волосы коротко подстрижены на затылке.
— Если бы ему было приказано убить вас, он бы это сделал.
— Правда? Так почему же он не убил? — неожиданно рассердилась она.
— Вы американка. Охраняемый биологический вид, особенно теперь. — Он посмотрел на тряпку. Кровь перестала течь. — Не следует недооценивать противника, фрейлейн.
— Не следует недооценивать и
Он предпочел промолчать. Ее нервы были явно напряжены до предела.
Квартира была перерыта сверху донизу. Одежда выброшена из шкафов, бумаги разбросаны по столу и по полу, чемоданы перевернуты. Не сказать, что и до того здесь был порядок, подумал он, — грязная посуда в раковине, батареи бутылок (в большинстве своем пустых) в ванной, беспорядочно сваленные вдоль стен пожелтевшие экземпляры «Нью-Йорк таймс» и «Тайм», изрезанные немецкими цензорами. Найти что-либо в них было бы настоящим кошмаром. Сквозь грязные тюлевые занавески просачивался слабый свет. Каждые несколько минут стены сотрясались от проходящего мимо поезда.
— Это, наверное, ваш? — спросила она, достав из-под стула «люгер» и держа его двумя пальчиками.
— Да. Спасибо. — Он забрал пистолет. У неё был дар ставить его в дурацкое положение. — Что- нибудь пропало?
— Вряд ли. — Она огляделась вокруг. — Правда, не уверена, что я бы заметила.
— А то, что я дал вам прошлой ночью?..
— Ах, это! Оно было здесь, на полке камина. — Пробежала рукой по полке и нахмурилась. — Оно же было здесь…
Он закрыл глаза. Когда открыл, она улыбнулась во весь рот.
— Не волнуйтесь, штурмбаннфюрер. Оно у моего сердца. Как любовное послание.
Она, отвернувшись, расстегнула кофточку, а когда снова повернулась к нему, в руке у неё был конверт. Он поднес его к окну. Конверт был теплым на ощупь.
Он был длинный и узкий, склеен из толстой бумаги — ярко-голубой с бурыми пятнами от времени. Роскошный, ручной работы, напоминающий о прошедших временах. Ни имени, ни адреса.
Внутри находились маленький медный ключик и письмо на толстой, как картон, голубой бумаге под цвет конверта. В правом верхнем углу вычурный оттиск: «Цаугг и Си, банкиры, Баннхофштрассе, 44, Цюрих». Единственное предложение, отпечатанное внизу, гласило, что податель сего является совладельцем счета номер 2402. Письмо датировано 8 июля 1942 года. Подписано Германом Цауггом, директором.
Марш прочел его ещё раз. Неудивительно, что Штукарт прятал его в сейфе — германскому гражданину под страхом смерти запрещалось без разрешения Рейхсбанка открывать счет за границей.
Он сказал:
— Я беспокоился за вас. Пару часов назад пробовал дозвониться, но никто не отвечал.
— Меня не было, занималась исследованиями.
— Исследованиями?
Шарли снова широко улыбнулась.
Марш предложил погулять в Тиргартене, обычном месте встреч берлинцев, желающих поговорить вдали от посторонних ушей. Даже гестапо ещё не было в состоянии напичкать парк «жучками». У подножия деревьев из грубой травы выглядывали желтые нарциссы. У Нойерзее детишки кормили уток.
Она рассказала, что выбраться из дома Штукарта оказалось легко. Вентиляционный люк выходил на поверхность почти на уровне земли. Эсэсовцев не было. Они все собрались перед фасадом. Так что она просто прошла вдоль здания до боковой улицы, где поймала такси и добралась до дому. Полночи она ждала его, перечитывая письмо, пока не запомнила наизусть. Пробыв дома до девяти часов, решила больше не ждать.
Она спросила, что стало с ним и Йегером. Он ограничился рассказом, что их привезли в штаб- квартиру гестапо и утром отпустили.
— У вас неприятности?
