— одни стояли группами, любуясь орудиями и залитыми светом прожекторов зданиями, другие прогуливались, разглядывая витрины.
— И кому это охота среди ночи глазеть на пушки? — изумленно покачала она головой.
— Туристы, — ответил Марш. — К двадцатому числу здесь будет больше трех миллионов человек.
Было довольно рискованно ехать с американкой в дом Штукарта, особенно теперь, когда Глобус знал, что кто-то из крипо разыскивает Лютера. Но ему нужно было увидеть квартиру и услышать рассказ этой женщины. У следователя не было никакого плана, никакого представления о том, что он может найти. Он вспомнил слова фюрера:
Впереди прожектора высвечивали орла на вершине Большого зала. Казалось, он висел в небе, этот парящий над столицей золотой хищник.
Девушка заметила ухмылку Марша.
— Что смешного?
— Ничего.
У Европейского парламента он повернул направо. Прожектора освещали флаги двенадцати стран — членов ЕС. Штандарт со свастикой, развевавшийся над ними, был в два раза больше остальных.
— Расскажите мне о Штукарте. Как близко были вы с ним знакомы?
— Едва-едва. Познакомилась с ним через родителей. Мой отец до войны работал здесь в посольстве. Он женился на немке, актрисе. Это моя мать. Моника Кох, может быть, слышали?
— Нет. Не думаю.
Ее немецкий был безупречен. Должно быть, говорила на нем с детства. Несомненно, благодаря матери.
— Она бы не обрадовалась, услышав ваши слова. Кажется, она считает, что была здесь суперзвездой. Так или иначе, мои родители были немного знакомы со Штукартом. Когда я в прошлом году отправилась в Берлин, они дали мне целый список людей, с которыми следовало встретиться и поговорить — в общем, установить контакты. Половины из них уже не было в живых. Большинство остальных не захотели со мной общаться. Американские журналисты не могут быть подходящей компанией, если вы понимаете, что я имею в виду. Не возражаете, если я закурю?
— Курите. Что представлял собой Штукарт?
— Ужасный человек. — В темноте сверкнул огонек зажигалки, она глубоко затянулась. — Первое, что он сделал, — облапил меня, хотя эта его женщина была тогда у него в квартире. Это было как раз накануне Рождества. Естественно, я постаралась держаться подальше от него. Но на прошлой неделе я получила письмо из моей редакции в Нью-Йорке. Они хотели получить материал к семидесятипятилетию Гитлера, интервью с людьми, знавшими его в старые времена.
— И вы позвонили Штукарту?
— Верно.
— Договорились встретиться в воскресенье, а когда приехали туда, он был мертв?
— Если вам все это известно, — раздраженно бросила она, — зачем снова начинать этот разговор?
— Дело в том, что я не все знаю, фрейлейн.
Дальше они ехали молча.
Фриц-Тодтплатц — в двух кварталах от проспекта Победы. Распланированная в середине пятидесятых как часть разработанного Шпеером плана реконструкции города, она была застроена дорогими многоквартирными домами, возведенными вокруг небольшого мемориального парка. В центре нелепо возвышалась героическая статуя создателя автобанов Тодта работы профессора Торака.
— В котором жил Штукарт?
Она указала на дом на противоположной стороне площади. Марш объехал парк и остановился у дома.
— Какой этаж?
— Четвертый.
Он поглядел наверх. На четвертом этаже было темно. Хорошо.
Статую Тодта освещали прожектора. В отраженном свете лицо американки было белым как полотно. Казалось, её вот-вот стошнит. Потом, вспомнив снимки трупов, которые показывал Фибес, — череп Штукарта, словно кратер или выгоревшая свеча, — он все понял.
Шарлет Мэгуайр сказала:
— Я не обязана это делать, верно?
— Нет. Но вы пойдете.
— Почему?
— Потому что вы не меньше меня хотите знать, что произошло. Ради этого вы сюда и ехали.
Она снова пристально посмотрела на него, потом погасила сигарету, раздавив её в пепельнице.
— Давайте поскорее. Я хочу вернуться к друзьям.
Ключи от дома были в конверте, который Марш взял из папки с делом Штукарта. Всего пять ключей. Он отыскал тот, который подходил к двери подъезда, и они вошли в дом. Здесь царила вульгарная роскошь нового имперского стиля — пол белого мрамора, хрустальные люстры, обитые красным бархатом позолоченные стулья девятнадцатого века, в воздухе запах засохших цветов. Слава Богу, швейцара нет на месте, должно быть, закончил дежурство. Вообще все здание казалось покинутым. Возможно, жильцы разъехались по своим загородным домам. В предшествовавшую дню рождения фюрера неделю Берлин, видимо, будет невыносимо перенаселен, поэтому важные шишки, наоборот, бежали из столицы.
— Что теперь?
— Просто расскажите, как было дело.
— Швейцар сидел здесь, за конторкой, — объяснила она. — Я сказала, что иду к Штукарту. Он направил меня на четвертый этаж… Я не могла подняться на лифте, он был на ремонте. В нем работал человек. Так что я пошла пешком.
— В котором часу это было?
— Ровно в полдень.
Они отправились по лестнице наверх.
Шарлет продолжала:
— Едва я поднялась на второй этаж, как увидела, что навстречу бегут двое мужчин.
— Опишите их, пожалуйста.
— Все произошло так быстро, что я не успела их как следует разглядеть. Обоим за тридцать. Один в коричневом костюме, другой в зеленой куртке с капюшоном. Коротко подстрижены. Вот, пожалуй, и все.
— Как они вели себя, когда увидели вас?
— Они просто оттолкнули меня. Тот, что в куртке, что-то сказал другому, но я не разобрала. В лифтовой шахте очень громко сверлили. Я поднялась к квартире Штукарта и позвонила. Никто не отвечал.
— И что вы тогда сделали?
— Я спустилась вниз и попросила швейцара открыть дверь, чтобы убедиться, что все в порядке.
— Зачем?
Она помялась.
— Эти двое мужчин показались мне странными. У меня возникло подозрение. Знаете, такое чувство бывает, когда стучишь в дверь, никто не отвечает, а вы уверены, что внутри кто-то есть.
— И вы убедили швейцара открыть дверь?
— Я ему сказала, что если он не откроет, то я позову полицию. И ещё сказала, что он будет отвечать, если что-нибудь случилось с доктором Штукартом.
Трезвый расчет, подумал Марш. Средний немец, когда ему тридцать лет вдалбливали, что он должен делать, вряд ли возьмет на себя ответственность даже за то, чтобы открыть или не открыть дверь.
— И потом вы обнаружили трупы?
