– Ты знаешь, как он о тебе спрашивал? «Этот смазливый»! Посмей только мне от харчевни на шаг отойти…
– Он ничего такого не хочет! У него змейсы, эти… сер-пантеры!
– Для отвода глаз тебе не только змейсы – крыламы будут… Только посмей мне еще раз с ним поговорить. Шкуру спущу по колени… И молчи!
Варан понимал отца и потому почти не обижался. Веселый дом в поддонье – пугало; вон, у Торочек сманили дочку в прошлом сезоне – так и пропала девка. Говорят, осталась служить какому-то горни, а может, солдат в межсезонье развлекает…
Нет для Варана другой работы. Мелькнула рыбьим хвостом, и привет. Так всегда бывает – долгие месяцы ждешь сезона, а придет он – и хочется, чтобы поскорее закончился. Сил нет. В ушах крик, звон посуды, пьяные песни; глаза лаются. Всю ночь гулял бы, купался, нырял… Но вышли. Завтра на рассвете вставать.
Порт не спал и ночью. Там что-то стучало, скрипело, вполголоса бранилось; на рейде стояли корабли, касались звезд голыми мачтами. Варан насчитал одиннадцать огромных судов, а ведь прячутся еще за мысом… И на каждом, кроме знати, – служек целый выводок, все при деньгах, все жадные до развлечений и щедрые на плату…
Вот парочка в соседней купальне. Приезжие – у парня руки голые, у девицы подол неприлично короток, почти до колен. Целуются, не видят Варана. Наконец отлепившись друг от друга, бросают в море монетки – сперва она, потом он.
Варан ухмыльнулся в темноте. Осенью монетками засыпаны улицы и крыши; которые императорские – добавятся к доходам. Из прочих делают украшения, игрушки, грузила и блесны.
А сколько потерянных за сезон побрякушек находится потом в сточных канавах! Колечки, заколки и гребешки, кожаные купальные туфли, цепочки, тряпки…
И утопленники, правда, тоже попадаются. За сезон не бывает так, чтобы никто не утопился – спьяну или по несчастной любви. И лежит до осени на чьем-то поле такой неудачник, ждет, пока засмолят в мешок и отправят на дно теперь уже окончательно…
Варан вздохнул и, как был в одежде, без всплеска соскользнул в воду.
Обняло до самой макушки. Тепло, будто купаешься в кри-чайкином молоке. Дна нет – внизу, на страшной глубине, отцовский дом и винтовая площадка. А если опустить лицо в воду и размахивать руками – разлетаются искры, плавучие звездочки, души забытых рыб…
Море дышало. Рядом, в порту, скрипело и постукивало; ни единого тревожного звука не разнеслось над водой – но Варан вздрогнул и поднял голову.
На берегу у купальни, где минуту назад целовалась парочка, происходила теперь беззвучная возня. Кому-то зажимали рот, кому-то накидывали на голову мешок; чем безумнее становился сезон, тем больше работы было императорскому патрулю. А с двумя голубками, кажется, все кончено – найдет их кто-то осенью на крыше поросшего водорослями дома… А может, и не найдет, если течение…
– Стража! Сюда! – истошно завизжал Варан. Его визг перекрыл звуки порта, пролетел над водой, разбился о скалы, может, не услышанный никем, а может, и услышанный. – Стража! Убивают! Грабят! Сюда!
Наверху, в зарослях ктотусов, заколотили железом о железо. В порту прекратился скрип и через секунду ударил колокол.
Возня на берегу стихла. Не разбираясь, кто победил и кто жив, Варан набрал побольше воздуха и нырнул так глубоко, что запищало в правом ухе.
Хорошо хоть, одежду не бросил на берегу. По одежде его мигом выследили бы.
Ничего никому не сказал – даже отцу. Ходил от стола к столу, как медуза в глубинных водах, путал креветки с творогом, а пиво с палочками для чистки зубов, когда в дверях появился улыбчивый господин, наводивший о Варане справки.
Из-за стойки тут же появился отец, покачивая кулаками, как стальными грузилами.
Улыбчивый господин охотно напоролся на его подозрительный взгляд:
– К вам, хозяин, к вам собственнолично… Поговорить надо. Есть минутка?
Свет шел снизу, из-под воды. Снаружи светило солнце, забивалось в широкую пещеру, как сладкое пиво в разинутый рот. Просачивалось сквозь подводную решетку: выход в море был глубоко перекрыт. Хозяин не хотел, чтобы старые змейсихи отправились на прогулку и ненароком угодили в чью-то жадную пасть.
А змейсихи были очень, очень стары. Правда, определить это мог не всякий – сказывался отличный корм и бережное обращение. Вылинявшие тусклые чешуйки прятались под серебряными пластинками, под накладными самоцветами, да и порода давала себя знать – у обеих змейсих сохранилась горделивая осанка, обе сверкали глазами и раздували ноздри, так что Варану пришлось преодолеть некоторую робость, прежде чем впервые приблизиться к ним.
– Здесь у нас стойло, – сказала Нила. – В нише – скребки, щетки, всякие нужности, все в идеальном порядке, между прочим. Взял скребок – клади на место… Вот так. Чистить надо перед каждым выездом и на ночь. Кормить – два раза в день, утром и вечером, и следи, чтобы они не переедали. Когда которая нагадит – бери сеточку, дерьмо поддевай и аккуратно вот сюда, в корзину, чтобы вода в стойле не мутилась. А потом корзину – наверх. Понял?
Нила была старше Варана на год и держалась хозяйкой. Когда-то он видел ее на осенней ярмарке – она была с Малышки, дочь рудокопа и одной из компаньонок княгини, незаконнорожденная, но самоуверенная и богатая. Мать, от стыда сославшая ее в поддонье, не забыла малявку и не бросила – баловала то деньгами, то мешком сушняка, то обновкой. Нила считала себя горни, в сезон носила рубаху без рукавов и штаны, подвернутые до колен, расшитые цветными камушками, которых на Малышке немерено-несчитано, и работала, как оказалось, наездницей на змейсах – сопровождала богатых и знатных гостей в верховой поездке по лабиринту подводных пещер.
Варан, договариваясь о работе с хозяином, наивно полагал, что будет гулять по морю верхом, а не вылавливать сачком дерьмо. Нила разочаровала его умело и безжалостно:
