он вас хочет, не продажную девку. Он ставит все на кон ради вас, а вы его — мордой об стол. Это жестоко, Шар. Если он пьяная скотина, так и нечего ему надежду давать. Сплавьте его на такси. Кстати, я, кажется, тоже того… Ваш ром на пустой желудок — просто динамит.

Я виновато пожимаю плечами.

— Спасибо за откровенность, — тихо говорит она.

— Я глупостей наговорил, извините, Шармила. Или лейтенант, мэм?

— Да бросьте вы, Ивен. — Она опускает ноги на пол. Склоняется ко мне: — И все же ответьте на мой вопрос. Пожалуйста.

— Шармила, мне с вами очень хорошо. И… меня очень к вам влечет, — неожиданно признаюсь я. Добавляю, словно извиняясь: — Не только физически…

Звякает приемник пневмодоставки в углу. Как кстати. О'Хара недоуменно оглядывается.

— Вы что-то заказали?

— Откройте, — улыбаюсь я.

Она послушно приседает перед бюро. Шелестит транспортной упаковкой. В руках ее — шикарная белая лилия. Женщина удивленно смотрит на нее, словно перед нею не цветок, а какая-то экзотическая бомба. Изумление в ее глазах настолько неподдельно, что невольно передается и мне.

— Что-то не так, Шар?

— Это… мне? — тихо спрашивает она, бережно держа нежное творение какой-то местной оранжереи.

— Конечно, Шар. Разве тут есть еще какая-то дама? — улыбаюсь я. — Дамам принято дарить цветы. Во всяком случае, этому меня учила мама. Надеюсь, я не нарушил никаких национальных традиций?

— Вы не поверите, Ивен, с тех пор как я в Корпусе, мне ни разу не дарили цветов. — Она так и сидит у открытого бюро, осторожно баюкая лилию. Она так смотрит на меня, что я сейчас сотню партизан передавлю без всякого оружия, за такой взгляд любой нормальный мужик всю жизнь ей отдаст, и все равно мало.

Запах, восхитительный запах прибывшего ужина (или уже завтрака?) вклинивается между нами. Мы всплываем, мы отводим глаза, я словно очнулся от наваждения, если бы не столик с фантастически красивыми блюдами, мы так и сидели бы, глядя в глаза друг другу.

— Прошу к столу, Ивен. — О'Хара включает в себе радушную хозяйку. — Надеюсь, у вас нет аллергии на острое.

Я слежу за тем, как и что ест О'Хара, и старательно подражаю ей. Я обмакиваю кусочки жаренных в тесте овощей в густую красную массу — соус. Я отщипываю кусочки хлеба — странных обжаренных со всех сторон шариков. Я борюсь с рыбной мякотью, истекающей паром и никак не желающей удерживаться на кончике вилки. Блюда выглядят необычно. Тонны пряностей придают им желто-красные тона. Есть это без подготовки — самый экстремальный вид спорта из тех, что я знаю. Вкус всего этого — бесподобен, но одновременно жгучие тона специй соревнуются друг с другом, кто быстрее сожжет мой язык и пищевод. Я ем крохотными кусочками, часто прикладываюсь к бокалу с водой, но все равно в животе моем грядет революция, и никакая Национальная гвардия не в силах ее предотвратить. Странное дело, огнеподобный эффект не забивает вкуса рыбы, и я сквозь слезы наслаждаюсь нежной мякотью. Я мужественно продолжаю истязать себя, не могу же я ударить в грязь лицом перед дамой? О'Хара, крепкая штучка, ковыряет понемногу того-другого, и непохоже, чтобы она испытывала какое-то неудобство от жгучего вкуса.

— Шар, вы питаетесь так каждый день? — интересуюсь я после очередного глотка родниковой воды.

— Ну что вы, Ивен, — улыбается она. — Как можно? От силы несколько раз в месяц. Эта еда напоминает мне дом. Вам не нравится?

— Что вы, Шар! Все очень вкусно! — заверяю я и в подтверждение своих слов обмакиваю хрустящий шарик в соус и храбро отправляю его в рот.

Она смотрит на меня недоверчиво.

— Вам действительно нравится?

— Обожаю острое, — подтверждаю я, прожевав, и я не лгу, это святая правда, вот только я умалчиваю о том, что самое острое блюдо из тех, что я ел, все равно что пресная овсяная размазня на фоне того, что сейчас на столе.

— Я рада, Ивен. — Она поочередно показывает вилкой на блюда, как экскурсовод в музее. — Это чапати — хлеб. Вот эта рыба — дахи маччи. Это пакоры — овощи в тесте. Вот этот соус — аналог томатного кетчупа. Только немного другой по составу. Таматар чатни.

Я наслаждаюсь музыкой незнакомых названий. Так неожиданно встретить в обычном офицере, пусть и очаровательной женщине, такую начинку, пахнущую детскими представлениями о путешествиях и далеких волшебных странах.

— Расскажите о вашей родине, Шармила, — прошу я.

Она видит, что дальнейшая дегустация приведет меня на госпитальную койку. Чудо, как она деликатна и одновременно внимательна. Она действительно прекрасная хозяйка. Она делает жест, напоминающий щелчок, и произносит:

— Десерт.

Столик с высокими стаканами и прозрачным кувшином с белой пенной жидкостью внутри тычется ей в ноги.

— Митхи ласси. Молочный коктейль с фруктами и медом. Пейте смело, не бойтесь. — Она подает мне душистый сладкий напиток.

Я делаю осторожный глоток. Недурно. Повторяю смелее. Огонь у меня внутри шипит и гаснет, исходя горячим паром.

— Очень вкусно, Шар. Вы восхитительная хозяйка, — произношу я простенький комплимент. И я ничуть не кривлю душой.

Она улыбается. Снова поджимает ноги под себя, устраиваясь поудобнее. Со стаканом в руке начинает рассказ:

— Я уже говорила, что родилась на Кришнагири Упаван. Обычно говорят просто — Кришнагири. Это индийская планета. Нет, не так, — поправляется она, — планета самая что ни на есть имперская, без всяких там особых статусов и национальных привилегий. Просто заселили ее выходцами из земной Индии. Это что-то жуткое, скажу я вам. Миллионы людей, единственной заботой которых является найти кусок хлеба на ужин и наплевательски относящихся к тому, что они будут есть на завтрак и будут ли вообще. Несмотря на общее разложение нации, на сильное влияние европейской культуры, вера в перевоплощение в следующей жизни, отсутствие «завтра», жизнь сегодняшним днем — это норма для большинства индийцев. Какая-то особая умиротворенность, принятие жизни такой, какая она есть, карма, что тут сделаешь — так они руками разводят. В следующей жизни, возможно, я стану богатым и уважаемым. Не сейчас. И вот миллионы таких людей, разбавленные кучкой белых специалистов, оказались на Кришнагири. Те, кто от жизни чего-то хотел, они на родине остались, зачем им уезжать. Уезжали те, кому даже на улицах места уже не было. У нас очень красивая планета. Климат в умеренных зонах мягкий, зима теплая, много лесов, субтропики очень дружественны, практически никакой агрессивной туземной флоры. Рай для бездельников и социальных отшельников. В общем, «Бангалор Корп», которой отдали в аренду планету, с треском лопнула лет через пятьдесят. На кой черт работать с утра до вечера в душных цехах, когда можно просто лежать под пальмой в коробке из-под визора и созерцать небо. А когда приспичит — пойти, собрать немного местных кокосов или сесть на улице в надежде обувь кому-нибудь почистить или продукты из лавки донести. Рождаемость у нас такова, что скоро весь умеренный пояс превратился в гигантский мегаполис из лачуг, кишащий нищими и духовными наставниками. Гуру. Мы жили в Нью-Карнатаке, в пригороде для белых, в Прашанти Нилайям. Обитель высшего мира — в переводе на имперский. — О'Хара улыбается немного отстраненно. Неожиданно просит: — Сядьте рядом, Ивен. Пожалуйста.

Я немедленно перебираюсь к ней, усаживаюсь на противоположный край дивана. Ее колено касается моего бедра, и мне некуда отодвинуться, и я сижу, истукан истуканом, и вдыхаю ее чуть горьковатый, с примесью мяты, запах. Я уже погиб, я скрылся под водой ее глаз, мне не хватает воздуха, и я обреченно