По правому борту сквозь пелену дождя виднелись силуэты «Пинты» и «Ниньи», также с голыми мачтами. Размерами в два и более раза меньше флагмана, они были более устойчивыми, податливыми в управлении и под уверенной рукой Пинсонов противостояли урагану лучше «Санта-Марии». Но и Колон, восстановив контроль над командой, чувствовал себя уверенно, не сомневаясь, что из схватки с океаном он тоже выйдет победителем.

Колон спустился по трапу, крепко держась за поручень, подхватил под руку Косу, позвал хирурга, чтобы тот перевязал штурману голову, распорядился подтянуть вдоль шкафута спасательный конец, велел Аранде поддерживать порядок на баке, принял решение удвоить число рулевых на каждой вахте. Но море было столь бурным, что он не мог полностью довериться никому из рулевых, а мгновенное замешательство последних или просто неловкое движение могли привести к катастрофе. Поэтому он сам встал у румпеля, чтобы держать нос «Санта-Марии» против ветра и поворачивать руль при его перемене.

Только теперь, когда были приняты все возможные меры предосторожности, Колон понял, что шторм этот, немилосердно бросающий маленькое судёнышко с гребня волны в глубокую впадину и поднимающий обратно, чтобы снова сбросить вниз, не что иное, как божественное вмешательство, спасшее его от другой смертельной опасности. Если б не водяной вал, едва не поставивший каравеллу на попа, его судьба была бы решена. Мятежники, числом превосходящие тех, кому достало ума стать на его сторону, наверняка одержали бы верх. Колон, конечно, мог остаться в живых, но о плавании к Индиям пришлось бы забыть.

В этот час, более чем когда-либо, видел он себя оружием в руке Божьей, о чём не побоялся сказать докторам из Саламанки. Этот шквал, спасший ему жизнь, был не чем иным, как знаком Его благоволения. Буйство природы напомнило мерзавцам об их бессмертных душах и заставило воззвать к милосердию, молить о прощении.

И среди молний, рассекающих почерневшее небо, в грохоте грома, под неистовыми порывами ветра, с водяными волами, перекатывающимися через нос и шкафут «Санта-Марии», Колон, стоя рядом с перепуганными рулевыми, от всего сердца благодарил свою покровительницу деву Марию за своевременно оказанную помощь, пусть и выразившуюся в жестоком урагане.

Хладнокровие Колона постепенно успокоило матроса, стоящего у румпеля, так что нос каравеллы ни на йоту не отклонился от заданного курса.

Два часа спустя другой матрос, посланный Косой, мёртвой хваткой цепляясь за спасательные концы, чтобы не оказаться за бортом, добрался до кормы, чтобы сменить рулевого. Подоспел он вовремя, потому что последние полчаса рулевой уже едва держался на ногах от усталости, и адмиралу всё чаще приходилось браться за румпель.

Когда вновь прибывший добрался до них, очередная волна с такой силой тряхнула корабль, что матроса бросило на адмирала, и они вдвоём едва не упали. Каравеллу начало разворачивать бортом к ветру, вода в мгновение ока смыла планшир правого борта, и Колон едва успел всем телом навалиться на румпель, чтобы вернуть «Санта-Марию» на прежний курс.

— Хесус Мария! — завопил рулевой в тот ужасный момент, когда почувствовал, что руль не слушается его.

— Ты устал, Хуан. — Колон ни в чём не упрекнул его. — Пора тебя сменить. Можешь идти, но скажи сеньору Косе, чтобы он прислал сюда плотника и двух парней покрепче.

У румпеля встал сменщик, а когда прибыли плотник и два матроса, Колон приказал им снабдить румпель хомутом, прикрепив с каждой стороны по блоку с двумя талями на каждый. С такой упряжью управлять румпелем стало намного легче.

И не было на корабле ни единого человека, кто в те часы не помянул бы Колона в своих молитвах. Все они поняли, что только он может спасти каравеллу и их самих. Тем временем на корме появился Коса со свеженаложенной повязкой на голове. Стоя рядом с Колоном, ему приходилось кричать, чтобы адмирал услышал его.

— Я опасался, что балласт переместится, когда она чуть не перевернулась, — прокомментировал Коса тот момент, когда румпель чуть не вырвался из рук рулевого. — Если бы это случилось, мы уже предстали бы перед нашим создателем. Просто чудо, что каравелла осталась на плаву.

— Чудо, — согласился Колон. — Как вы только что сказали. Всё это чудо. — Он склонился к уху штурмана. — Балласт очень беспокоит меня. Вернее его недостаток. Мы выпили почти всё вино, воду, и еды осталась самая малость. Правда, у нас есть пустые бочки. «Санта-Марии» не хватает массы.

Он повернулся к плотнику, который всё ещё возился с талями.

— Кликни мне боцмана с дюжиной матросов.

Когда они пришли, Колон приказал шестерым спуститься в трюм через люк у румпеля, чтобы вытащить на палубу пустые бочки. По мере поступления их осторожно скатывали на шкафут, наполняли морской водой, закупоривали и отправляли обратно в трюм, где расставляли согласно указаниям Косы, а плотник и его помощник закрепляли бочки с помощью распорок.

На всё это ушло немало времени, матросы получили не один синяк, три бочки смыло за борт, когда их наполняли водой, но в итоге увеличение балласта позволило хоть немного уменьшить килевую качку каравеллы.

Руководя всей операцией, адмирал оставался рядом с рулевым и не сдвинулся с места после того, как отпустил боцмана с дюжиной матросов. За ведь день он ничего не ел, лишь утолил жажду кружкой подогретого вина с пряностями, которую принёс ему заботливый слуга. Не покинул он своего поста и с наступлением ночи, и рассвет следующего дня застал его у румпеля. Рулевые же менялись регулярно, и каждому он был готов прийти на помощь, чтобы исправить любую ошибку. В результате нужный курс выдерживался при любых обстоятельствах, даже при едва заметных колебаниях ветра.

Дважды за ночь на корме появлялся Коса, предлагая сменить его. Один раз в сопровождении Аранды. Но адмирал оставался непоколебим. Он полностью доверяет только себе и никому другому, сказал он, и сам, разумеется с Божьей помощью, преодолеет выпавшее на их долю тяжёлое испытание.

Второй день урагана он провёл у румпеля, и не однажды его интуиция и мастерство спасали корабль при неожиданных порывах ветра. Казалось, шестое чувство предупреждало его о надвигающейся опасности, и всякий раз он успевал отвратить её.

А ближе к вечеру шторм начал выдыхаться. Прекратился дождь, ветер притих, зелёные волны перестали перекатываться через нос «Санта-Марии», грозя увлечь её на дно морское. Деревянный корпус ещё зловеще скрипел, но, по крайней мере, не дал течь, и не сломался ни один рангоут. К наступлению ночи с востока дул лишь лёгкий бриз, хотя море ещё не успокоилось. Только тогда под очистившимися от облаков небесами Колон, с посеревшим лицом, с налитыми кровью глазами, передал управление кораблём Косе, а сам направился в каюту. Перед тем как ступить на трап, он оглядел море и небо. Менее чем в четверти мили от «Санта-Марии» различил силуэты двух других каравелл эскадры, мирно поднимающихся и опускающихся на волнах, идущих уже под всеми парусами. И они выдержали шторм, в чём, собственно, Колон и не сомневался, полагаясь на опыт Пинсонов.

Он глянул на шкафут. Там собрались люди, тридцать шесть часов назад жаждавшие его смерти. Они выползали из укрытий, благодарили Бога за то, что остались в живых, ещё не пришедшие в себя от пережитого ужаса, отбросив все мысли о мятеже, ибо осознавали, что жизнь им спас тот самый человек, которого они хотели убить. А самые набожные расценивали шторм как божественное вмешательство, спасшее их бессмертные души от вечных мук.

В каюте адмирал первым делом опустился на колени перед образом девы Марии, чтобы возблагодарить её за покровительство, уберёгшее корабль, названный её именем, от опасностей урагана. Затем снял насквозь промокший камзол, скинул башмаки, без сил рухнул на кровать и мгновенно заснул.

И было ему в ту ночь видение, о чём он рассказывал позже, хотя едва ли его можно назвать иначе, чем сон. Образ, которому он молился перед тем, как уснуть, увеличился в размерах до человеческого роста, а затем сошёл с картины и поплыл к кровати, широко раскинув руки.

— Спи спокойно, Кристобаль, — послышался голос. — Ибо я с тобой и охраняю тебя.

Но эти ясные печальные глаза, эти полные губы, изогнувшиеся в божественной улыбке, принадлежали не деве Марии, а Беатрис Энрикес.