тьме.

— Если завершится успешно, то да, мадам, — пробормотал Талавера. — Но пока это всё ещё не более как мечты.

На губах королевы заиграла улыбка.

— Мечты? Ему уже говорили об этом прямо в глаза. В вашем присутствии, господин мой архиепископ. Вы помните его ответ? Как вам показалось, граничащий с ересью.

Талавера покраснел, но король вновь поспешил ему на подмогу.

— Архиепископ прав в том, что мы станем посмешищем для всего мира, если поддержим Колона, а его мечты останутся нереализованными.

— Я думаю, что победа над маврами, увенчавшая многолетнюю войну, убережёт нас от этих насмешек. Итак… — Она повернулась к четырём советникам. — Мы поняли, что вы хотели нам сказать. Теперь его величество и я должны принять решение. Вы можете идти.

Принятие решения затянулось надолго. Верность королевы данному слову боролась с нежеланием короля согласиться с условиями Колона. Последний всё это время находился в Санта-Фе, безо всякого удовольствия принимая участие в празднествах победы над маврами.

Наступил февраль, в воздухе запахло весной, и только тогда король и королева смогли нащупать взаимоприемлемый вариант. К Колону послали Талаверу. Королева, поддерживаемая маркизой Мойя, настояла на том, чтобы выйти к мореплавателю со встречным предложением.

Колон получал требуемую десятую долю и титул адмирала до конца своих дней. Но его потомкам не доставалось ничего. Не могло быть и речи о титуле вице-короля.

Более выгодного для Колона решения Талавера, пожалуй, одобрить не мог. Придя в дом Кинтанильи, высокий, худощавый, в простом монашеском одеянии, несмотря на сан архиепископа, ровным бесстрастным голосом он изложил королевское послание.

Колон, стоя перед архиепископом, слушал в пол-уха. Его оскорбило, что их величества после столь долгого ожидания не приняли его во дворце, а направили к нему посыльного.

— Возможно, ваше преподобие забыли сообщить их величествам, что я не откажусь ни от одного моего условия?

Тень улыбки пробежала по липу Талаверы.

— Будьте уверены, я в точности передал им ваши слова.

— Тогда, мой господин, не буду больше отнимать вашего времени. Мне нечего вам сказать.

— Как, сеньор? — вознегодовал архиепископ. — Таков ваш ответ на королевское послание?

— Кажется, вы что-то не так поняли. Это я получил ответ. И исходя из него, считаю для себя необходимым незамедлительно покинуть Испанию.

Кинтанилья поспешил вмешаться.

— Не делайте этого, сеньор Колон. Вы же погубите своё будущее.

Колон рассмеялся.

— Погублю своё будущее? Едва ли. Пострадаю не я — Испания. — Он подошёл к двери, открыл её. — Целую ваши руки, господин мой архиепископ.

Талавера вздрогнул, словно его ударили.

— И это всё, что вы хотели мне сказать?

— Подумайте, — молил Колона Кинтанилья.

— Моё решение неизменно. Человек, готовый оказать Испании такую услугу, не может довольствоваться жалованьем наёмника.

— Благословенны будут смиренные, — с сарказмом процедил Талавера.

— Потому что их можно топтать ногами, — ответил Колон.

На пороге архиепископ задержался, посмотрел Колону прямо в глаза.

— Столь гордый человек, как вы, не придаст, наверное, особого значения мнению бедного монаха. Но я полагаю, что их величества можно будет поздравить с вашим отказом.

— Ваше преподобие неточны в изложении фактов. Отказался не я, а их величества.

— Да пребудет с вами Бог. — И архиепископ вышел из дома.

— Бог пребывает с вашим преподобием, но дьявол всё равно утащит вас в ад, — вторую половину фразы Колон произнёс после того, как за Талаверой закрылась дверь.

Когда Колон вернулся в комнату, Кинтанилья встретил его печальным взглядом.

— Ах, Колон! Так сразу от всего отказаться!

— Удивительная ошибка для их величеств.

— Их ошибка? — изумился Кинтанилья. — Я говорю о вашей глупости!

— Вы полагаете, что у меня нет гордости? Или я не представляю себе, что предлагаю и какую должен получить награду? Неужели я даже не достоин аудиенции и со мной можно разговаривать через посыльного? — Колон кипел от ярости. — Если Господь Бог открыл мне то, что невидимо другим людям, можно ли идти против воли Божьей? Даже подумать об этом — святотатство. Будьте уверены, другие подберут то, что бросили владыки Испании.

Монолог этот поверг Кинтанилью в отчаяние, а Колон, оставив его, отправился к Сантанхелю, чтобы сообщить о своём решении покинуть Испанию.

— Я всегда буду помнить ваше доброе отношение ко мне, дон Луис.

— Куда же вы поедете? — спросил Сантанхель.

Колон гордо вскинул голову.

— Во Францию. Обогатить её дарами, отвергнутыми Испанией.

Сантанхель прошёлся по комнате, обставленной роскошной мавританской мебелью, вывезенной из Гранады.

— Этого нельзя допустить. Неужели вы не можете отказаться хоть от каких-то условий?

— Предлагаемое мною гораздо больше того, что я прошу. Со мной не согласились. Более мне здесь делать нечего.

Сантанхель подошёл к сидящему на диване Колону.

— А Беатрис? — мягко спросил он.

Серые глаза затуманились.

— Ещё одна причина для отъезда.

— Оставленные надежды, — пробормотал Сантанхель.

— Надежды, так и не осуществлённые, лучше оставленных. Последние приносят только боль.

— А разве нет боли в отчаянии? Что ещё в оставленных надеждах? Пока вы в Испании, Беатрис не потеряна навсегда. Вы не должны уезжать. Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы королева ещё раз приняла вас.

— Не хватит ли с меня аудиенций? Отсрочки, затяжки, комиссии, наконец, этот худосочный монах, предлагающий мне жалкую подачку. Я думаю, с меня хватит. — Колон встал. — Я уезжаю в Кордову. Соберу вещи, что остались у Бенсабата, и отправлюсь во Францию.

— Ну подождите хотя бы, пока я не повидаюсь с королевой.

Колон покачал головой.

— Даже ваша просьба не остановит меня. Надоело! Я предлагаю свои услуги, а меня встречают так, будто я прошу милостыню.

Никакие доводы не помогли, и на следующее утро Сантанхель и Кинтанилья стали единственными свидетелями отъезда. Колон не попрощался ни с кем из своих друзей и лишь попросил дона Луиса извиниться за него перед ними.

На глазах Сантанхеля навернулись слёзы, когда Колон исчез в февральском тумане. Только теперь, думая о том, что никогда больше не увидит Колона, Сантанхель понял, сколь сильно привязался он к этому отважному мечтателю. И расставался с ним, как с сыном.

— Бедняга, — тяжело вздохнул казначей Арагона. — Он заслужил лучшей судьбы.

— Возможно. — Кинтанилья тоже сожалел об отъезде Колона. — Но гордость его воздвигает непреодолимые барьеры.

Сантанхель резко повернулся к нему.

— Если бы мы могли видеть то, что видит он, возможно, и наши требования оказались бы ничуть не