среди куртизанов. Это-то и послужило причиной того, что он додумался выдать замуж свою сестру и отдать ей свое Герцогство; но так как она потеряла титул, поменяв Дом, Король был обязан распорядиться его оживить в пользу Ла Фейада, без чего он не стал бы Герцогом; итак, его жена сделалась Герцогиней из-за него, а не он — Герцогом, благодаря ей. Как бы то ни было, едва он поносил это имя год или два, как бросил его и снова взял свое.

/Любовные дела Графа де Сен-Поля./ Граф де Сен-Поль возвратился ко Двору в то же время, что и он. Ему было еще всего лишь семнадцать лет, возраст довольно нежный для кампании вроде той, какую он уже проделал. У него было лицо матери и плечи Принца де Конти, его дяди, то есть, он обладал красивым лицом, но был совсем не ладно скроен, поскольку был горбат. Его горб не был, однако, той же формы, как у этого Принца. Пока еще у него были только вздернуты плечи, нисколько его не уродовавшие; но со временем следовало опасаться, что это ухудшится и превратит его или во второго Принца де Конти, или же во второго Герцога де Виллара.

Это не помешало, тем не менее, тому, что он сделался желанным для Дам Двора тотчас же, как явился и показался там. Они еще не возлагали на него больших надежд до его вояжа, потому как не считали большой честью для них осуществить завоевание юного Принца в шестнадцать лет. Они боялись, так как он едва оставил коллеж, как бы их не объявили любовницами школяра, если бы они проявили желание к его шкуре; но, отделавшись от этого опасения теперь, когда у него была кампания за плечами, Герцогиня де…, Маршальша де…, Маркиза де… и несколько других первостатейных Дам надавали ему столько авансов, что стало прекрасно видно — настало время, когда женщины будут умолять мужчин. Однако все они выстрелили по воробьям, за исключением Маршальши, кто была вознаграждена за понесенные труды. Он проникся дружбой к ней, точно так же, как и она к нему, хотя она вполне могла бы быть ему матерью, по крайней мере, кем-либо около того. Но кроме этой разницы в возрасте, имелся еще и другой резон, что должен был бы, по всей вероятности, отвратить его от мысли о ней преимущественно перед другими, кто, быть может, были бы и помоложе, и более очаровательны. У нее имелся муж, кто был воплощенной грубостью и, казалось, совсем не понимал шуток по этой статье. В самом деле, он частенько ей грозил, если она когда-либо поддастся настроению, в каком он обвинял свою первую жену, она умрет исключительно от его руки; и, похоже, не было никакой безопасности ни для нее, ни для того, кто поможет ей встать на путь неверности, столкнуться со столь грозным человеком. Однако, так как он был прикован к постели почти навсегда терзавшей его подагрой, они сочли, раз уж обманывали некогда Аргуса со всеми теми глазами, что приписывают ему поэты, они распрекрасно обманут старого подагрика, кто не имел сил пошевелиться.

/Дела Португалии./ Между тем, Александр VII умер, так и не сумев при жизни побудить Короля дать свое согласие на снос пирамиды, воздвигнутой перед Кордегардией Корсиканцев, тогда как Кардинал Джулио Роспиглиози, кто был возведен в Первосвященники после него, едва только занял его место, как добился того, о чем другой столько раз тщетно просил. Этот Папа принял имя Климента IX и жил в довольно хороших отношениях с Королем. Потому, в знак признательности за оказанную ему милость, он согласился со своей стороны на то, чего его предшественники никогда не желали сделать, а именно, он дал Епископов Португалии. Вот уже около тридцати лет эти народы их не имели, настолько Двор Рима показывал себя пристрастным к Австрийскому дому. Он давал этим понять, что рассматривает скорее как бунт все, сделанное Герцогом де Браганс (Браганса или, чаще, Браганский — А.З.), нежели как акт законного наследования. Король, тем не менее, не счел себя особенно обязанным ему за это, поскольку все затруднения были сняты миром, какой Испания заключила с сыном этого Герцога, кого она признала законным Королем. Итак, даже помимо его воли, этому Папе пришлось бы сделать то, чего другие не пожелали сделать, иначе он бы оставил католическую религию на погибель в этой стране, не дав ей священнослужителей.

Испания имела несколько резонов для заключения этого мира, хотя она и не могла бы подать более внушительного знака собственной слабости. Так как война с этими народами велась за обладание Короной, заключить мир означало признать свою неправоту в ее оспаривании. Между тем, Герцог де Браганс и вправду происходил от дочери Португалии, но от младшей, тогда как Король Испании происходил от старшей. Это Королевство, следовательно, должно было бы принадлежать ему в соответствии с естественным законом, что обычно регулирует наследования. А еще в его пользу было и то обстоятельство, что со времени битвы, какую проиграл Дон Себастьан, и в какой неизвестно, на самом деле был ли он убит или же нет, поскольку семнадцать лет спустя появился человек в точности похожий на него, кто утверждал перед лицом всей Европы, будто бы он и есть тот, кого считали погибшим в этой баталии, так как, говорю я, еще и то свидетельствовало в пользу Короля Испании, что его предки всегда правили этим Королевством, до тех пор, пока Кардинал де Ришелье не подбил Герцога де Браганс сделать то, что он и сделал, а именно, возложил Корону на свою голову и провозгласил себя Королем; казалось бы, Король Испании никогда не должен был бы отрекаться от своих претензий. Правда, противопоставляют тому, что я сказал, постановление Народного Собрания этого Королевства, по какому всякий иностранец, кто женится на Принцессе Португалии, был объявлен неспособным унаследовать Корону. Правда также и то, что намеревались придать этому постановлению форму закона, хотя он и пролежал со времени смерти, либо истинной, либо мнимой, Дона Себастьана до 1690 года. Но, наконец, какими бы правами ни обладал Его Католическое Величество, он не смог устоять против резонов его Совета завершить эту огромную распрю, отказавшись от его претензий. Главных таких резонов было два — во-первых, Король Франции, молодой и жаждущий славы, после той манеры, в какой он начал действовать во Фландрии, не собирался, по всей видимости, останавливаться на этом; итак, следовало освободиться от всякого рода войны, чтобы быть более в состоянии ему сопротивляться; во-вторых, Дон Жуан Австрийский сделался подозрителен Королеве Испании; надо было навести порядок и с этой стороны, дабы суметь и перед ним не склонить головы, если ему придет на ум фантазия оспаривать у нее Регентство, как он, кажется, уже замышлял. Он действительно подговаривал народы к тому, что и он должен иметь свою часть в Правлении делами, в том роде, что Королева Испании, завершив эту войну, длившуюся около сорока лет, изыскивала средства поймать его в ловушку, под предлогом новых милостей. Она сделала вид, будто бы пожелала ввести его в Совет Короля, ее сына, как наиболее пригодного и достойного подданного, кто мог бы поддержать блеск его короны; но этого Принца предупредили, что она делала все это, лишь бы тем надежнее его арестовать, и он предпочел лучше покинуть отечество, чем подвергаться грозившей ему опасности. Он выехал из Мадрида в такой час, когда она меньше всего об этом думала, и, попросив своих друзей не бросать его в этом состоянии, он пришел вскоре к такому положению, что заставил сожалеть о себе более, чем никогда.

/Два замужества Изабеллы де Савуа./ Едва был заключен мир с Португалией, как Альфонс IV, кто обладал этой Короной со дня смерти своего отца и до конца предыдущего года, был разведен с Марией-Франсуазой-Изабеллой де Савуа, дочерью Герцога де Немура. Это тот, кто был убит сразу после битвы при Сент-Антуане Герцогом де Бофором. Коадъютор Лиссабона стал тем человеком, кто вынес этот приговор, под предлогом того, что тот был одержим мужским бессилием. Тот, однако, был менее подвержен этому недугу, чем просто развратен, поскольку он бегал по дурным местам на виду у всего своего Двора. Жизнь, столь недостойная Принца, уже была способна сделать его жену достаточно несчастной, а, следовательно, привести ее в восторг разводом с ним; но, кроме развращенности, тот имел еще один изъян, ничуть не менее отвратительный, в чем не может быть никаких сомнений. Он иногда прятался в такое место, где его совсем не было видно, и откуда он мог видеть всех остальных; там, когда его разбирала фантазия, он вооружался ружьем и палил с сотни шагов единственной пулей в первого попавшегося. Он делал этот превосходный выстрел, дабы всего-навсего иметь удовольствие заставить говорить, как хорошо он умел стрелять. Он уже убил двух или трех человек в этой манере, так что вполне мог считаться буйнопомешанным, хотя и был довольно уравновешен время от времени. Такого сорта действия вместе с некоторыми другими, совершенными им, стали причиной того, что вот уже четыре или пять месяцев назад он был смещен с престола. В то же время его обязали отречься от правления его Государством в пользу Дона Педро, его брата, у кого была менее безмозглая голова, чем у него; но так как, после получения его Короны, тот не замедлил пожелать и его жену, дабы полностью обогатиться его наследством, тот женился на ней тотчас же, как ее брак был объявлен недействительным. Король, кто вступил в наступательную и оборонительную лигу с этим Государством, когда он вошел во Фландрию, скомандовал своему послу признать этого Принца, как законного наследника Альфонса, хотя