приглашают Михаэля прочитать в субботний вечер лекцию о геологическом строении Иудейских гор. Они восхищаются завидной долей ученого: рутина никогда не проникает в научную работу, так полагает Лиора. Она все еще помнит Михаэля времен молодежного движения: сосредоточенный, ответственный парень. И вот пройдет совсем немного времени, и Михаэль станет гордостью класса. На лек цию в Тират Яар Михаэль может привезти всю свою семью, считает Лиора. Приглашение коллективное. Ведь у нас так много общих воспоминаний.

Раз в десять дней нас навещает господин Кадишман. Он из тех семейств, что давно обосновались в Иерусалиме, владелец широко известной фирмы обуви, старинный друг тети Леи. Именно он перед свадьбой выяснял, из какой семьи я происхожу, и заверил тетушек, еще до того как они меня увидели, что я — из приличной семьи.

Появляясь у нас, он снимал в коридоре пальто и улыбался Михаэлю и мне так, словно он принес в наш дом дыхание большого мира, словно сидим мы со времени его прошлого визита в ожидании визита нынешнего. Его любимый напиток — какао. С Михаэлем он дискутирует о правительстве. Господин Кадишман — один из активистов иерусалимского отделения правой партии Национального Освобождения. Поводы для разногласий между ним и Михаэлем всегда одни и те же: убийство политического лидера Арлозорова, «сезон» — период антибританского подполья, потопление правительством корабля «Альталена» с грузом оружия. Я не понимаю, что находит Михаэль в отношениях с господином Кадишманом. Быть может, взаимная страсть к трубкам или шахматы, а быть может, нежелание Михаэля отвергнуть человека одинокого. К сыну нашему господин Кадишман обычно обращался с шутливыми стихами, обыгрывая ивритские значения его имени Яир — «тот, кто осветит», и фамилии Гонен — «защищающий»:

Или:

Я разливаю чай, кофе и какао. Качу сервировочный столик из кухни в гостиную. Гостиная плавает в облаках табачного дыма. Господин Глик, мой муж, господин Кадишман восседают вокруг стола, как юноши на именинах. Господин Глик глянул в мою сторону искоса, и глаза его заморгали часто, будто опасался, что я собираюсь нанести ему тяжкую обиду. А другие двое склонились над шахматной доской. Я режу пирог, раскладываю куски по тарелкам. Гости воздают должное хозяйке. У меня на лице — вежливая улыбка, словно я к этому непричастна. Живая беседа велась примерно так:

— Когда-то говорили, что уйдут англичане — и наступит Избавление, — начинал господин Глик с неким колебанием. — Но англичане уже ушли, а Избавление все еще задерживается.

Господин Кадишман:

— Потому что государство наше попало в руки людей маленьких. Ваш Альтерман как-то писал, что Дон Кихот сражается мужественно, но всегда побеждает Санчо.

Мой муж:

— Не имеет смысла все приписывать только доброй или злой воле. В политике действуют объективные силы, есть и объективные процессы.

Господин Глик:

— Вместо того, чтобы стать светочем для всех народов, мы уподобились всем остальным народам, и кто знает, подобны ли мы лучшим из них, или наиболее испорченным.

Господин Кадишман:

— Все потому, что мелкие служки управляют Третьим Храмом. Счетоводишки из кибуцов вместо Царя-Мессии. Быть может, когда подрастут сверстники нашего любимого Яира Гонена, они принесут нашему народу самоуважение, и народ расправит плечи.

И я в рассеянности, когда руки мои подталкивают сахарницу одному из гостей, иногда роняю фразу:

— Нельзя поддаваться духу времени.

А иногда я заявляю:

— Мы должны шагать в ногу со временем.

Или:

— У всякой медали есть две стороны.

Я говорю все это лишь для того, чтобы не молчать весь вечер, чтобы не выглядеть хозяйкой, пренебрегающей гостями. Но вспыхивает во мне боль: как я попала в это изгнание? «Наутилус». «Дракон». Острова дальние архипелагов. О, приди, приди, Рахамим Рахамимов, мой прекрасный водитель такси из Бухарского квартала. Пуст клаксон твой издаст трубные звуки. Госпожа Ивонн Азулай готова к поездке. Она уже вышла и ждет. Даже платье ей не нужно переменить. Она полностью готова. Сейчас.

Дни походят друг на друга. Я ничего не забываю. Не предам ни одной песчинки в когти холодного времени. Я ненавижу его. Подобно кушетке, креслам, занавесям, дни — всего лишь легкие одноцветные тени. Красивая, умная девочка в голубом пальто — женщина с раздувшимися венами, работающая воспитательницей в детском саду, а между ними — стекляная перегородка, теряющая свою прозрачность, как бы ни старались ее отполировать. Ивонн Азулай покинута. Дешевый хлыщ водил ее за нос.

Однажды моя лучшая подруга Хадасса рассказала о нашем директоре гимназии, который заболел раком. Когда врач сообщил ему диагноз, он взорвался гневными претензиями: «Я всегда аккуратно платил членские взносы, положенный мне в связи с болезнью отпуск, я, невзирая на свой почтенный возраст, посвящал добровольной работе в системе здравоохранения. Все годы регулярно занимался физкультурой. Придерживался диеты. За всю свои жизнь не выкурил ни одной сигареты. Написал книгу «Основы грамматики иврита».

Жалкие претензии. Но и хитрость — жалкая и гнусная. Я не предъявляю чрезмерных претензий. Стекло должно было оставаться прозрачным. Не более того.

Яир все растет. В следующем году пошлем его в школу. Яир — ребенок, который никогда не жалуется на скуку в этом мире. Михаэль сказал:

— Это — самостоятельный ребенок. Занят собой и довольствуется самим собой.

В песочнице, что во дворе, мы с Яиром заняты рытьем пещер. Моя рука пробирается в песке навстречу маленькой ручке Яира, пока на «сбойке» наши руки не встречаются под толщей песка. Тогда поднимает он свою умную головку и негромко произносит:

— Мы встретились.

Однажды задал мне вопрос:

— Мама, если бы, к примеру, я был Аароном, а Аарон мною. Точь-в-точь. Как бы ты знала, какого мальчика надо любить?

Час, два часа готов Яир играть у себя в комнате, не произнося ни звука. Так, что эта тишина вызывает у меня тревогу. В жуткой панике я несусь в его комнату. Несчастье! Его ударило током! Но он обращает ко мне свое спокойное лицо и простодушно спрашивает:

— Что случилось, мама?

Чистенький, осторожный мальчик. Уравновешенный ребенок. Иногда он возвращается с улицы