тему — хотя столь варварский закон и существует, он уже не применяется. — Трелоней начал сердиться, так как священник загнал его в угол. — Уверяю вас,
— И раздавят его. Жестоко и не по-христиански.
— Могу я вам напомнить о том, что большинство христианских стран континента считает пытку законным средством установления истины? Если бы ирландца арестовали за убийство в одной из них, его бы пытали с самого начала, выбивая признание и не дав прежде возможности оправдаться перед судом. Он даже не имел бы права на процесс, его бы арестовали и бросили за решетку без всякого суда. Здесь, в Англии, благодаря Великой хартии это невозможно. — Сэр Орландо оперся локтями о стол и чуть наклонился вперед. — Вы правы, когда говорите о бесчеловечности
Иеремия отвернулся и дрожащей рукой провел по волосам. Он признал себя побежденным.
— Простите меня, милорд. Сам не знаю, что со мной. Я чувствую себя таким беспомощным. И сомневаюсь в своих способностях духовника, раз мне не удается найти подход к ирландскому упрямцу. Почему он это делает? Почему он выбрал такую ужасную смерть? Не понимаю… и поэтому у меня ничего не получается.
Сэр Орландо задумчиво наблюдал за иезуитом и затем решительно возразил:
— Вы уже думали о том, что поведение Макмагона является, возможно, косвенным признанием вины?
Иеремия отрицательно покачал головой:
— Нет, я по-прежнему считаю его невиновным. Должна быть другая причина.
Вздохнув, Трелоней откинулся в кресле.
— Ну ладно, тогда попытайтесь ее найти. Вы имеете свободный доступ к заключенному. Поговорите с ним. Убедите его пойти суду навстречу. — Лицо его посерьезнело. — Но если вам это не удастся, я хотел бы еще сказать вам, что испокон веков родственникам и друзьям арестанта разрешали ускорить конец мучений несчастных. Большинство пользовались этой милостью.
В глазах Иеремии вспыхнуло негодование.
— Но это убийство.
— Конечно, я понимаю, для вас, как для священника, это неприемлемо, но, может быть, согласится кто-нибудь другой.
— Нет! Я этого не допущу.
— Подумайте. Иначе его ждет долгая и мучительная смерть. Некоторые заключенные страдали по несколько дней.
Гнев охватил Иеремию. Теперь он чувствовал себя загнанным в угол. Неужели ему действительно придется принимать такое безбожное решение — дать человеку умереть в ужасных мучениях или ускорить его смерть? Он не мог перенести ни того ни другого.
Бреандана заперли в одиночную камеру, чтобы никто не мог принести ему еды. Иеремию пропустили к нему, только когда он показал пропуск, подписанный судьей Трелонеем. Но его не обыскивали, и, терпеливо дождавшись, пока надзиратель запрет за ним дверь, он достал из-под плаща кусок хлеба и фляжку эля и дал их Бреандану. Не говоря ни слова, тот проглотил хлеб и утолил мучительную жажду.
Иеремия подсел к нему на деревянный каркас кровати. Солома, наполнявшая тюфяк, пахла гнилью. Сквозь узкое зарешеченное окошко едва проникал свежий воздух и еще меньше — свет. В кривом цинковом креплении на стене горела единственная сальная свеча. Пляшущее пламя бросало беспокойные призрачные тени на лицо Бреандана, казавшееся от этого безжизненной маской.
Иеремия хотел заговорить, но ирландец опередил его:
— Ничего не говорите, патер. Я все решил и не изменю своего решения.
Иеремия выпустил набранный в легкие воздух и какое-то время молчал. Он понимал, что с этим сумасшедшим ему будет нелегко, и решил набраться терпения.
— Хорошо, как угодно, сын мой. Но вам не кажется, что вы должны хотя бы объяснить мне, почему так легко отказываетесь от жизни?
Бреандан сидел на краю кровати, наклонившись вперед, упершись локтями в колени, и судорожно мял руки.
— Потому что она больше не стоит ни пенни, — резко сказал он. — Я умру в любом случае. Вы знаете, что это так. Но я не хочу, чтобы меня подвели к палачу как овцу, с петлей на шее, чтобы вокруг издевались, плевали и забрасывали меня грязью улюлюкающие зеваки, которые обожают вид смерти и только и ждут, как я повисну на веревке и высуну им язык. Нет, патер, этого я не хочу. Лучше умереть здесь, в темной дыре, но одному, вдали от людей, исполненных ненависти и презрения.
— Но это не единственная причина, не правда ли? Вы не хотите, чтобы
Бреандан едва кивнул.
— Кстати, сегодня утром она произвела на свет здорового мальчика, — добавил иезуит.
Молодой человек резко повернул голову и посмотрел в глаза священнику со странной печалью в глазах.
— Как она себя чувствует?
— Она хорошо перенесла роды. Но очень беспокоится о вас. Я не сказал ей еще, что вы намерены сделать, но она…
Бреандан грубо перебил его:
— Только не говорите ей об этом. Она этого не поймет точно так же, как и вы.
— Здесь вы, безусловно, правы, — с горькой иронией согласился Иеремия. — Но позвольте мне кое- что сказать вам. Если вы рассчитываете на то, что я помогу вам умереть, то ошибаетесь. Когда завтра утром палач растянет вас на полу и поставит вам на грудь гири, я не подложу вам под спину камень, который переломит вам позвоночник, и не встану на грудь, чтобы сердце быстрее остановилось, даже если так принято. Вам ясно?
Бреандан посмотрел на иезуита сначала с ужасом, а затем с ненавистью. В его глазах вспыхнул гнев.
— Проклятый священник! — прорычал он. — Вы предпочитаете, чтобы они сломили мою волю, но не окажете мне милости быстрой смерти.
— Я хочу, чтобы вы предстали перед судом и боролись за свою жизнь!
— Зачем, черт подери? Чтобы прожить еще пару дней, самых паскудных в моей несчастной жизни? Чтобы меня в конце концов все равно повесили? Нет, больше не хочу.
— Вы пытаетесь спастись бегством. Солдатом вы когда-нибудь бежали с поля боя?
Бреандан опустил голову и сцепил руки.
— Нет, — тихо сказал он. — Но это совсем другое дело.
— От чего вы на самом деле бежите, сын мой? Почему вы не хотите рассказать суду, что случилось в то утро, когда вы встретили Дина? — настаивал Иеремия.
И в очередной раз Бреандан укрылся за непроницаемым бастионом своего молчания.
Иеремия дал надзирателю взятку, чтобы остаться в камере на ночь. Он еще несколько раз пытался переубедить Бреандана, но его слова не возымели действия. Они помолились, и Иеремии удалось убедить ирландца немного поспать.
Когда в рассветные сумерки в замке послышался скрежет ключей, оба были уже на ногах. Иеремия почувствовал, как у него подводит живот, и подумал, что Бреандан тоже должен испытывать голод. Но в ближайшие дни ирландцу почти не придется есть, это продлит ему жизнь. Голод и жажда являлись частью наказания.
— Вы готовы? — спросил надзиратель.
Ему явно было не по себе.
