сотни. Одно послание папы Иоанна Павла II ушло за штуку. Жохов послал ему четыре портрета кисти четырех мастеров с Арбата, и лишь с последним что-то не заладилось. Сейчас он решил взяться за голливудских звезд, чтобы включить в сферу своей деятельности мелкие киностудии, дома мод, салоны красоты. Первым в очереди стоял Арнольд Шварценеггер. Портрет был готов, но возникли проблемы с доставкой его в Калифорнию.
– И я должен буду идти с ним к Шварценеггеру? – спросил Шубин.
– Зачем? Тебя встретят прямо в аэропорту, у меня знакомый в Лос-Анджелесе. Передашь ему, и все дела. Я тебе потом заплачу полсотни. Или жене отдам, пока ты в Америке. Как скажешь, так и будет.
Договорились в конце месяца созвониться. Жохов продиктовал свой новый телефон.
– Ты тогда у Марика говорил про цесаревича Алексея, – вспомнил Шубин. – Будто бы он жил в Монголии, в Эрдене-Дзу.
– Возле Хар-Хорина. Я его сам видел.
– Этого не может быть, его еще перед войной японцы убили. Хотели выкрасть, но не смогли, пришлось пристрелить.
– Они другого убили. Не его.
– Как так? – поразился Шубин.
– Давай в другой раз, ладно? Я тут одному станковисту свидание назначил, он уже пришел. Вон стоит, – показал Жохов через стеклянную стену. – Лауреат государственной премии, между прочим. Маргарет Тэтчер мне сделал – заглядение, она сразу ответила. Хочу Миттерана ему заказать. С Миттераном у меня никак не складывается. Два портрета ему отправил, а он, мудак, не отвечает.
Под аистами топтался маленький старичок в теннисных тапочках. Жохов стал стучать в стекло и призывно загребать рукой воздух. Лауреат засеменил к дверям.
Шубин уступил ему место за столиком и поехал домой готовиться к завтрашним занятиям.
Деньги кончились еще летом, с начала учебного года он преподавал историю в двух школах, обычной и частной. Возвращаться в институт не имело смысла, тамошней зарплаты хватило бы разве коту на мойву, да и ее не платили.
Листая учебники, он обнаружил, что роль движущей силы истории перешла от пролетариев к среднему классу. Раньше поражение Спартака, Уота Тайлера или Емельяна Пугачева исчерпывающе объяснялось отсутствием пролетариата, теперь главной причиной коронации Наполеона, реставрации английской монархии после Кромвеля и даже прихода большевиков к власти признавалось то печальное обстоятельство, что в этих странах не успел сложиться средний класс. Лишь США счастливо удалось сохранить демократию, благо к моменту Войны за независимость он там сложился. Жена очень на него рассчитывала. Она боялась гражданской войны, а в газетах писали, что наличие среднего класса гарантирует стабильность в обществе.
В государственной школе у входа стоял специальный стол, куда дети могли положить книги, если родители собирались выбросить их на помойку. Директор, человек старой закалки, считал, что книги и хлеб нельзя выбрасывать ни при каких обстоятельствах. Предполагалось, что другие дети эти книги возьмут и прочтут с пользой для себя, но желающих находилось немного. Приходя на работу, Шубин первым делом просматривал лежавшую на столе макулатуру. Однажды в навозной куче блеснула жемчужина. Он раскопал старую книжку известного современного писателя с его автографом на титуле. Дарственная надпись гласила: «Элеоноре – женщине, которая понимает меня так, что боится признаться в этом даже самой себе». По сдержанной горечи тона чувствовалось, что это беспредельное понимание имеет мало шансов вылиться во что-то более осязаемое и бедная Элеонора вряд ли сумеет разобраться в своих смятенных чувствах. Она, видимо, умерла, раз книжка очутилась на свалке, а писатель был жив, бодр и шумно боролся с противниками реформ.
В эту школу Шубин ездил по вторникам и пятницам, в частную – по понедельникам и четвергам. Она располагалась у метро «Кропоткинская», за памятником Фридриху Энгельсу. Металлические буквы с его именем и фамилией на пьедестале украдены были так давно, что исчезли даже их следы на розовом граните. Без подписи все быстро забыли, кто он такой. Не только школьники, но и одна юная учительница, прелестное создание, преподававшее загадочный предмет под названием «ритмика», полагали, что каменный бородач в сюртуке и есть Кропоткин.
Через улицу от него, на углу Остоженки и Обыденского переулка, стоял пятиэтажный доходный дом начала века. Его украшал странный куполообразный шпиль с плоской нашлепкой на острие, напоминавший перевернутую вверх дном рюмку. Как-то раз Шубин шел от метро вместе с директрисой, она рассказала, что архитектор, построивший этот дом, в то время бросил пить и таким способом отметил новый этап своей жизни. У Шубина тоже началась другая жизнь, но объявлять об этом было некому. Друзья растворились в собственной другой жизни.
Школьное здание размещалось за домом с рюмкой, в глубине двора. Это был ветхий двухэтажный особняк, бревенчатый, но оштукатуренный под камень. До революции он принадлежал купцу Третьякову, родному брату основателя галереи. У входа росли два американских клена. На чужбине они так и не прижились и начали терять листья уже в сентябре, когда другие деревья стояли в полном наряде.
Школа имела гуманитарный уклон, поскольку он требовал меньше вложений, чем любой другой, и отличалась новаторским подходом к оценке знаний. Вместе с отметками дети получали картонные квадратики разного цвета, соответственно, и различной ценности. Эти карточки вносились в символический банк с выплатой процентов по вкладам в конце каждой четверти. Проценты были сопоставимы с теми, что выплачивались вкладчикам «Чары». В итоге даже с одними тройками за устные ответы и письменные работы ученик мог получить за четверть пять. Считалось, что эта система повышает у детей самооценку и одновременно вводит их в курс новых экономических реалий.
Ребят в классах было немного, человек по семь-восемь. Классными комнатами служили перегороженные залы с высоченными потолками и остатками лепнины. Штукатурка местами обвалилась, из-под нее выступала прогнившая дранка. Учебные помещения находились на втором этаже, первый занимала мастерская по ремонту автомобилей. Об этом извещала вывеска на стене, но что там было на самом деле, оставалось тайной. Изредка оттуда выносили какие-то ящики и грузили в фургон, потом все опять замирало. С утра на крыльце кучкой курили молодые люди в турецкой коже, мало похожие на слесарей-ремонтников. Машины сюда подъезжали нечасто.
Через неделю после встречи в «Аисте» Шубин вел урок в седьмом классе. Проходили внешнюю политику Ивана Грозного – присоединение Казани, Ливонская война. Градус патриотизма в частной школе оказался выше, чем в государственной. Было тепло, бабье лето. Уличный шум сюда не долетал, занимались с открытыми окнами. Стефан Баторий начал осаду Пскова, когда во дворе один за другим грохнули два выстрела.
Детей будто ветром сдуло со стульев и бросило к подоконникам. На асфальте вниз лицом лежал человек в кожаной куртке. Шубин почему-то сразу понял, что он мертв. Товарищи к нему не спешили, хотя в мастерской было полно народу, он одиноко лежал среди усеявших двор багряных и желтых листьев. Их еще не смели в кучи.
Девочки стали отворачиваться, но мальчики продолжали жадно смотреть. Никто не испугался, никто не заплакал. Шубин начал отгонять их от окон. Они тихо сели по местам. Все смотрели на него. Он молчал, не зная, что сказать.
Наконец одна девочка, его любимица, предложила:
– Рассказывайте дальше, пока милиция не приехала.
Шубин закрыл окна и продолжил урок.
21 сентября Ельцин, ссылаясь на волю народа, выраженную в апрельском референдуме, издал указ о роспуске Верховного Совета и Съезда народных депутатов. В частной школе восприняли это с удовлетворением, а в государственной физик и физрук на каждой перемене прибегали ругаться в учительскую. Оба апеллировали к женскому большинству коллектива. Замужние учительницы высказывались в том плане, что все хороши, а пожилые и одинокие, жившие на одну свою нищенскую зарплату, защищали Ельцина. Им страшно было потерять надежду, не получив взамен ничего, кроме ненависти. Питаться ею они не умели. Физрука это бесило, он хлопал дверью и уходил к себе в комнатушку при спортзале, но торжествующий физик тут же выпадал из зоны внимания. Женщины пили чай, проверяли тетради, говорили о детях и о погоде. Сразу после ельцинского указа она испортилась, бабье
