лишние полсотни баксов. В такой ситуации можно и недодать.

– Когда я поступила в институт, – заговорила Катя, открыв глаза, но по-прежнему лежа головой у него на плече, – весь первый курс послали в колхоз на картошку. На курсе у нас были одни девочки и единственный мальчик. Интеллигентный такой, все старались ему угодить, ухаживали за ним. Ну и я, дура, туда же. Естественно, надоели мы ему до смерти, в перерывах он всегда садился в стороне, отдельно от нас. Как-то раз на поле объявили перерыв, девочки пошли в кустики, а я набралась смелости, взяла хлеба с тушенкой и понесла ему. Он сидел ко мне спиной и меня не видел, пока я к нему подходила. А я вижу, он что-то держит в одной руке, а другой рукой там ковыряется. Подхожу ближе, смотрю, у него в кулаке полевка, только носик наружу торчит, и на шерстке – капельки крови. Он, гад, булавкой тычет ей в голову. Увлекся, ничего не замечает. Мне чуть дурно не сделалось. Закричала, кинулась к нему. Девчонки прибежали… И что выяснилось! Он, оказывается, вовсе не мучал эту мышь, наоборот. Хотел, видите ли, нащупать у нее в мозгу центр наслаждения, чтобы она стала счастливой.

– Это ты к чему?

– Я же тебе говорила, что постоянно чувствую себя мышкой. Кстати, тот мальчик тоже был рыжий.

– Что значит – тоже? Как лиса?

– Как Чубайс.

Жохов обнял ее покрепче. Теперь он мог дать ей защиту от всех этих рыжих.

Один умный человек сказал ему, что задача что-нибудь кому-нибудь толкнуть, положить деньги в банк и жить на проценты стала в России национальной идеей. Гена, тот давно мечтал сорвать куш и залечь на дно, ходить с сыном в театр, читать русских религиозных философов, снова взяться за диссертацию. Жохов сознавал, что это утопия. Деньги должны делать деньги, иначе покоя не будет. У него была одна оригинальная бизнес-идея, не имеющая аналогов в мировой практике.

Он взял Катину руку и засунул ее себе во внутренний карман куртки. Пальцы нащупали там что-то бумажное, но твердое, незнакомое, но смутно и тревожно узнаваемое, как воплотившийся сон.

– Доллары, – сказал Жохов, упреждая ее догадку.

– Откуда столько?

– На улице нашел.

Она обиделась.

– Не хочешь говорить, так и скажи. Я к тебе в карман не лезла, но на моем месте любой бы поинтересовался. Ты же для чего-то их мне показал.

– Просто хочу, чтобы ты знала, что они у меня есть. У тебя, кстати, как с английским?

– Читаю со словарем.

– Этого мало. Займись на досуге, мне скоро понадобится помощница.

Катя благодарно потерлась щекой о его плечо и опять закрыла глаза. От этой щеки по всему телу разливалось блаженное тепло. Оно сладко усыпляло, но и мешало заснуть, хотелось чувствовать его как Божий дар, а не использовать как снотворное. Желудок был пуст, голова чуть кружилась, но тошнить перестало.

Под веками оживал ее лесной дом, где Жохов поселился два дня назад. То, что в этом мире уже произошло между ними, там было только в проекте. Оба понимали, к чему все идет, но считали непростительной глупостью кидаться в койку на вторые сутки знакомства. Там время текло не так, как здесь, каждый воробьиный шажок навстречу друг другу становился праздником и наполнял сердце радостным предвкушением следующего. С того момента, как он, нарочно не ополоснув чашку, из которой она пила, туда же налил себе чай, и до первого поцелуя на лестнице могла пройти вечность.

За окном поплыл волнистый асфальт очередной дачной платформы, с неравномерным стуком разъехались вагонные двери. На следующей остановке нужно было выходить. Уже в тамбуре Жохов сообразил, что на дачу к Богдановским лучше не показываться. Он с озабоченным видом начал шарить по карманам.

– Ч-черт! Оставил в офисе ключи. Придется идти к тебе.

На станции через виадук спустились к автобусной остановке. Фонарь над ней не горел. Жохов спичкой осветил циферблат наручных часов, потом – табличку с расписанием. Последний автобус на «Строитель» ушел полчаса назад. Потопали пешком.

За крайними домами поселка сразу посветлело от раскинувшихся по обеим сторонам дороги снежных полей. Сейчас на них не видно было ни брошенной сельхозтехники, ни проталин с нищенскими подмосковными суглинками, ни мусора и ржавого железа вдоль обочин. Тучи разошлись, в прогалах выступили редкие звезды.

С асфальта свернули на бетонку. Справа потянулся березовый колок с чахлыми, как на болоте, деревцами. Про деньги не заговаривали, но мысль о них заставляла Катю невольно убыстрять шаги. Их окружала пугающая тишина, не хотелось нарушить ее ни звуком, ни словом. Даже хруст подмерзших лужиц под ногами тревогой отдавал в сердце, а Жохов болтал без умолку. Сейчас он рассказывал, что, согласно «Бардо Тходол», промежуток между смертью и новым рождением длится ровно сорок девять дней, это не случайная цифра. В Тибете и Монголии ламы удаляются от мира как минимум на тот же срок, и современные психологи считают, что за меньший период никакими тренингами невозможно перестроить свое сознание, но задача существенно упрощается, если в полном одиночестве, как Катя, живешь среди этих полей, под этим небом, при одном взгляде на которое вся московская суета отодвигается куда-то далеко-далеко, в область кармических иллюзий, где ей, собственно, и место.

«Бардо Тходол», она же «Тибетская книга мертвых», теперь свободно продавалась в магазинах, а совсем недавно была дефицитом почище Булгакова и Мандельштама. Жохову она досталась в слепой машинописной копии на папиросной бумаге, хотя стоила как подарочное издание. Слова с трудом складывались из неверных, как тени на зимнем закате, бледных букв, зато, не в пример Гене и Марику с их Солженицыным, он уже тогда стал понимать, что сознание иллюзорности этого мира дает силы мириться с его несовершенством. Царь смерти не видит тех, кто сознает свою призрачность.

Он начал объяснять, как важно увидеть Ясный Свет в первый день после смерти и стремиться к нему, не обманываясь другими огнями, более красивыми и яркими. Нужно узнать его, как в сказках крестьянская девушка узнает переодетого принца в толпе разряженных придворных. Там все будет иллюминовано легионом звезд, морем огней, но не надо думать, будто у бедного больше шансов различить Ясный Свет, чем у богатого. Буддисты считают, что человек должен что-то иметь, чтобы потом отдать, отдающий получает преимущество перед не имевшим, причем отданное ценится по номиналу, а не по субъективной ценности. Нищий, отдавший другому нищему последний кусок хлеба, оказывается в положении менее выгодном, чем раджа, который раздал голодающим хотя бы часть запасов риса из своих амбаров. В радикальном варианте даже голодающие не обязательны, рис можно просто сжечь, результат будет тот же.

Катя думала о своем. Жохов понял это, услышав, что в случае чего ей хватило бы характера выстрелить из настоящего пистолета, характер у нее довольно сильный. Он спросил, в чем это выражается.

– Вот один пример, – сказала она. – После седьмого класса я поехала в пионерский лагерь и взяла с собой новое платье. Соседка привезла его из Венгрии, а мама у нее для меня купила. Такое голубенькое, с двумя аппликациями в виде букетика цветов – слева на груди и справа на подоле. По тем временам – шик неимоверный, но оно у меня до конца смены пролежало в чемодане. Другие девочки все свои наряды использовали в первые же дни, а я надела это платье только в последний вечер перед отъездом.

– Почему?

– Хотела, чтобы меня запомнили именно в нем.

– Да, – признал Жохов, – сила воли прямо нечеловеческая.

Пару раз их обгоняли машины, вдруг одна резко затормозила сзади, в полудесятке шагов. Катя оглянулась. В лучах фар к ним кинулись трое мужчин. Свет бил им в спину, лица казались темными. Жохов бросил сумку и метнулся от них вдоль дороги. В панике он даже не попытался нырнуть в березняк, так и бежал по прямой, как заяц, попавший в луч прожектора.

Расстояние было слишком мало, чтобы ему дали уйти. Передний на бегу вытянул руку, но хватать не стал, напротив – с профессиональной сноровкой еще и толкнул в спину, припечатав между лопаток открытой ладонью. Ноги не поспели за внезапно рванувшимся вперед телом. На заплетающихся ногах Жохов пробежал еще несколько шагов, сознавая, что сейчас упадет, и упал. Сзади истошно завизжала Катя.