может.

Жена достала шоколадку и неловко начала совать ее попутчице. Та взяла, улыбнувшись благодарно и неожиданно молодо. Шубин все сильнее поражался ее спокойствию.

Он спросил, сколько стоит овца. Баатар ответил, что долларов тридцать—тридцать пять.

– Очень жирная сорок долларов может стоить в Улан-Баторе, – добавил он для точности.

Жена посчитала в уме и ужаснулась:

– Тридцать овец – это тысяча долларов?

– Да, в Улан-Баторе. Тут меньше.

– Это ведь для вас очень много!

– Да, очень.

– И что она собирается делать?

– Приедет к родственникам, велит им, чтобы искали. Родственники поедут искать.

– И могут найти?

– Могут. Могут и не найти.

– А если у воров ружья? – не отставала жена.

– Это ничего, – успокоил ее Баатар, – они стрелять не станут. Догонишь, отдадут по-хорошему. Мы – мирный народ.

Женщина пошуршала фольгой и уже пару раз откусила от шоколадки, невозмутимо глядя на бегущую навстречу трассу, словно украденные у нее овцы могли появиться прямо на шоссе.

Жена стала рыться в рюкзаке, чтобы подсластить ей горе еще каким-нибудь кондитерским изделием, но остались только бутерброды. Она вздохнула:

– Жалко ее! Детей, наверное, боится. Что она им скажет?

– Скажет, что чай пила, а овец угнали, – сказал Баатар.

– Всю семью без мяса оставила, причем сама тоже виновата. Ох, и попадет же ей от детей!

– Нет, так не будет.

– А как будет?

Баатар промолчал. Казалось, он знает что-то такое, о чем не хочет говорить. Жена притихла. Позже она призналась Шубину, что в тот момент предположила самое страшное. Ей известен был древний обычай уводить в пустыню потерявших трудоспособность стариков и оставлять их там на верную смерть без пищи и воды.

– Она будет сильно ругать своих детей, что послали ее сюда одну, – объяснил наконец Баатар, что ждет их попутчицу. – Очень сильно будет их ругать.

Жена от изумления раскрыла рот. Минуту назад она бесконечно жалела эту женщину, а теперь так же страстно ей завидовала.

Через десяток километров Баатар остановил машину. На прощание пассажирка с достоинством кивнула всей компании, вышла, сошла с шоссе и твердой походкой двинулась к невидимым отсюда родственникам. Шубин прочертил взглядом ее дальнейший маршрут и понял, что путь ей предстоит не близкий. Там, куда она шла, не видно было ничего, кроме травы, камней и островерхих фиолетовых гор на горизонте.

Утром первая мысль была о том, что надо мотать отсюда как можно скорее. Наверняка Борис уже позвонил отцу. Нетрудно представить, что за этим последует.

Дочь фараона спала рядом тихо, как мышка. Жохов разбудил ее и cообщил, что у него много дел, надо пораньше быть в Москве. Завтракать было нечем, ночью подмели все вплоть до зеленых сухарей. Вместе дошли до теткиной дачи, находившейся на квартал ближе к станции. Жохов обещал на обратном пути заглянуть сюда прямо с электрички.

Расстались легко. К утру Катя почувствовала, что за двое суток ее любовь к Жохову достигла того предела, за которым сам он пока не нужен. Хотелось остаться наедине со своей к нему любовью. После прощального поцелуя, призванного наполнить предстоящий день памятью о минувшей ночи, она отворила калитку и ушла, унося его с собой не таким, какой он стоял сейчас у забора, а припавшим к ней под одеялом, в теплой норке посреди ледяной пустыни. Маленькие, дружные, они там надежно укрылись от мира. Мир ловил их, но не поймал.

Поверх штакетника Жохов видел, как она идет через участок, уходя из его жизни. Сегодня же ей донесут, что к семье Богдановских он имеет такое же отношение, как к дому Романовых. Возвращаться он не собирался, но в последний момент все-таки окликнул ее и сказал, что совсем забыл, вечером придется на пару дней уехать в Питер, у него там партнеры. Пусть запишет его московский телефон. Ему ей звонить некуда, а она может позвонить из «Строителя».

Номер на Тверской-Ямской был записан прутиком на снегу, чтобы потом переписать. «Захочет, позвонит», – решил Жохов, трезво оценивая свои шансы после неминуемого разоблачения. Он сделал несколько шагов по направлению к станции, но едва за Катей закрылась дверь, изменил маршрут на противоположный, через двадцать минут был в «Строителе», за шестьсот рублей выкупил на рецепции сумку, посмотрел расписание электричек и позвонил Гене. Тот доложил, что с пробой все в полном ажуре, Денис ждет звонка.

– Я его сориентировал насчет цены, – похвалился он.

– По телефону?

– Нет, он сам предложил пересечься и потолковать. Я подумал, что это не помешает.

– Значит, ты с ним вчера виделся?

– Да, с обоими. Они вдвоем приезжали.

– А я тебе что велел? – разозлился Жохов. – Какого хера ты с ними встречаешься без меня?

– Успокойся, ничего не случилось, – осадил его Гена. – Нормально поговорили.

На вопрос о том, на какую цифру он их вывел, отвечено было, что это не телефонный разговор. Жохов назначил ему свидание на Сухаревской, около метро, тут же позвонил дядьке, предупредил его, что зайдет в час, в полвторого, и зашагал к воротам, на ходу закинув сумку на плечо. С этим движением к нему всегда приходило радостное предвкушение перемены жизни. Портила настроение лишь новость о том, что Гена встречался с этими ребятами. Не понятно было, зачем он им понадобился.

У ворот как раз стоял рейсовый автобус, идущий от Рождествено на станцию с заходом в «Строитель». Электричка тоже подошла без опоздания, но, едва отъехав, мертво встала в чистом поле. Жохов достал из сумки отцовского «Чингисхана» и стал читать о том, как султан Джелаль-эд-Дин, гоняясь по Каракумам за джейранами, встретил мудрого дервиша Хаджи-Рахима, сказавшего ему: «Я хожу по этому плоскому подносу земли между пятью морями, посещаю города, пустыни и оазисы, ищу людей, опаленных огнем неудержимых стремлений».

Напротив сидели два подростка в косухах, с одной банкой пива на двоих. Тот, что занимал место у окна, под выцарапанной на раме надписью «Ельцин = Эльцен», рассказывал другому, почему женская измена по тяжести не сравнима с мужской. Жохов прислушался. Оказалось, то самое, чем изменяют, мужчина потом может вымыть с мылом, а у женщины там есть такие закоулки, что за месяц не отмоешь.

Наконец тронулись. Похмельный мужской голос в вагонном динамике запоздало пробухтел что-то про ремонтные работы на линии, которых нигде не видно было и следа. По Казанской дороге Жохов ездил редко. Поплыли мимо туманные поля, замелькали мокрые платформы с незнакомыми названиями станций. Он не успевал их прочесть, а когда заранее готовился, виском прижимаясь к стеклу, и прочитывал, потом жалел, что зря старался, такими никчемными были эти имена. Изредка на темных от снежной влаги насыпях с плетями прошлогодней травы проступали остатки советских лозунгов, когда-то любовно выложенных дерном или беленым кирпичом. Они казались следами цивилизации, которая процветала в этих краях много столетий назад.

Парень в косухе продолжал поучать товарища:

– Чего ты от нее хочешь за пиво-то! Другое дело, ты ее сводил в хороший ресторан. Тогда, если девчонка честная, она тебе может и раком дать.

Сзади кто-то положил руку на плечо. Жохов обернулся. В проходе стояла Катя, улыбаясь ему так, словно он долго искал ее и не мог найти, а она – вот где.

– Я почти сразу побежала за тобой. Стою на платформе, жду, жду, а тебя нет. Ты где ходил так долго?

– Зашел к одному человеку. Он сам из Питера, снимает квартиру тут на станции. Забрал у него кое-какие