конечно, в первую очередь пошли вещи Лукреции и ее сыновей.

Затем семья переселилась в сырую, нездоровую конуру, которую батрак Лейхтвейс занял в гавани. Этот ничтожный человек снова сделался рабочим в гавани, таская товар на суда. Из заработанных грошей он приносил в семью самую малость; остальное пропивал в разных вертепах.

Так прошло восемь лет.

Наконец этот отвратительный человек пришел к мысли отделаться от старшего мальчика — графского сына. По его мнению, он не имел никакого основания кормить этого обжору, до которого ему не было никакого дела, тем более, что все письменные просьбы, посылаемые графу, оставались без ответа. Это и не удивительно, так как Лукреция, догадавшись об этих письмах, перехватывала их и сжигала. Ей было легче броситься с ребенком в Везер, чем допустить, чтоб ее бывший возлюбленный узнал о ее несчастной жизни, и принять от него хотя бы самое ничтожное подаяние.

Едва Лукреция услыхала от мужа, что он хочет удалить мальчика из дома, она решительно объявила, что никогда не допустит этого. Но Лейхтвейс не обратил на это никакого внимания и твердо стоял на своем. Как ни унижала себя бедная женщина, становясь перед ним на колени и умоляя не разлучать ее с сыном, не отрывать ребенка от матери, ни разу не почувствовал он ни сострадания, ни жалости. И он исполнил свое решение. В Бремене жил дрянной сапожник, занимавшийся исключительно починкой обуви. Ему-то в ученики батрак Лейхтвейс и отдал Генриха Антона. Сапожник, прежний товарищ батрака по кутежам, был не лучше его, женатый на женщине, по низости равной ему.

— Бейте его, калечьте, — сказал Лейхтвейс, когда привел к сапожнику красивого, бойкого мальчика, — за хлеб, который он будет есть у вас, он должен на вас работать, делать все, что вы потребуете. Если же он не станет слушаться, — бейте его до смерти; и чем скорее графский выродок отправится на тот свет, тем лучше.

Сапожник и его жена исполняли это предписание буквально. За малейшую провинность они били маленького Генриха так, что все тело ребенка было сплошь покрыто кровавыми синяками. Ребенок не выдержал истязаний и бежал из Бремена; все поиски, которые предпринимала бедная мать, были напрасны — Генрих Антон пропал.

Мать никогда не предполагала, что этот ребенок, дитя любви, которое бессознательно доставило ей столько горя и страданий, будет ей дороже всего на свете, дороже даже второго сына, хотя она и этого последнего окружала своей материнской любовью. Она никогда не переставала говорить о Генрихе; очень часто, оставаясь одна в комнате, она разговаривала с мальчиком, как будто он стоял перед нею. Она давала ему хорошие советы, учила быть порядочным и честным, описывала, какую высокую ответственность несет он по своему рождению; какая благородная кровь течет в его жилах, так как отец его благородный дворянин. Эта постоянная скорбь вскоре состарила Лукрецию; вся ее прелесть, которой восхищался всякий, кто видел ее, исчезла: она похудела, волосы ее поседели. Но новые удары судьбы сыпались на бедную женщину.

Воровство, которое учинил батрак Лейхтвейс на пароходе, где работал, довело его до смирительного дома. Его приговорили на три года. Это было бы уж не так плохо: по крайней мере, Лукреция могла отдохнуть от чудовища, отравлявшего ее существование, но зато теперь ей приходилось самой заботиться о своем пропитании, а она была такая слабая, больная. Она не знала, с чего ей начать. Но так как не могла же она голодать, да и ребенок просил хлеба, Лукреция решилась сделаться торговкой в гавани. Ежедневно можно было видеть ее с тяжелой корзиной в руках, расхаживающую между рабочими и продающую фрукты и бутерброды. Таким тяжелым трудом кормилась она.

Но вот прошли три года, и Лейхтвейс снова появился. Теперь это был не только хитрый и грубый молодец, уже не только мот и пьяница, нет, теперь это был обученный преступник, знающий все увертки и уловки, которым он научился в тюрьме у своих сотоварищей-преступников. Теперь он хотел приложить свои знания на деле. О, он уже не буде так глуп, чтобы работать, как это делают дураки, которые распинаются для других и таскают для них из огня каштаны. Он знает теперь, где раки зимуют и станет ловко ловить их. Теперь у него ни в чем не будет недостатка, и скоро он снова разбогатеет.

Началась настоящая адская жизнь для бедной женщины, которая была сама честность и в которой малейший обман вызывал отвращение. Она видела, как муж ее по ночам отправлялся на воровство и грабежи; ей волей-неволей приходилось даже помогать ему, скрывая краденые вещи и продавая их, и горе, если она этому противилась. В таких случаях жалкий негодяй бил не ее, а маленького Гаральда, истязая его самым бесчеловечным образом. Все могло перенести материнское сердце, Лукреция могла всем пожертвовать, только не этим — не ребенком. Так должна была она подчиниться воле изверга, на произвол которого ее отдали, и таким путем она сделалась его соучастницей и воровкой.

Гавань Бремена и самый Бремен показались скоро батраку Лейхтвейсу слишком ничтожной ареной для его деятельности. В тюрьме его уверили, что есть города гораздо больше, где можно обделывать более крупные дела. И когда ему посчастливилось где-то стащить порядочную сумму денег, он переехал из Бремена в Берлин. Это был большой город, оставалось только хорошенько поработать, в добыче недостатка не встречалось. Так как муж Лукреции оказался отъявленным мошенником, то, казалось, что его надежда сделаться богатым человеком могла осуществиться. Ему везло, но, к сожалению, как только у него появлялись деньги, он снова начинал кутить и предаваться всевозможным порокам, особенно пьянству, которое до того овладело им, что он целыми неделями не приходил в сознание. Скоро, однако, мостовая Берлина стала мозолить ему глаза — пришлось бежать, и бедная Лукреция со своим ребенком снова должна была следовать за ним.

На этот раз он отправился в Париж. Черт возьми! Это ведь мировой город, в нем живут богачи, тут есть чем поживиться! Вот обширное поле деятельности для вора с блестящими способностями Лейхтвейса. Но парижская полиция быстро заметила новую звезду преступного мира и сумела отлично направить на нее свой телескоп. Недолго оставалась в Париже так низко опустившаяся семья. Однажды негодяй вломился к какому-то купцу, отцу шестерых детей, убил его, после чего, разумеется, должен был как можно скорее убраться из Парижа. Он бежал с Лукрецией и сыном в Нью-Йорк, где продолжал свою преступную деятельность. Но, увы, американская полиция оказалась более бдительной и строже европейской и скорее разыскивала преступников.

Мало-помалу Лейхтвейс с женой и Гаральдом, которому уже минуло одиннадцать лет, продвинулся еще дальше на запад, где он избрал выгодное, но опасное занятие конокрада. Теперь он работал не один, а приспособил к этому занятию и маленького Гаральда, научившегося красть лошадей в совершенстве. Мальчик отлично изучил способ приручать их. Фермеры той местности, где поселилось семейство Лейхтвейса, не знали, как уберечь своих коней. Лейхтвейсы, отец и сын, воровали лошадей даже из надежно запертых конюшен. Если же ехавший верхом фермер должен был сойти с лошади и оставить ее на несколько минут, то мог поклясться, что по возвращении уже не найдет ее.

Но повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить! Однажды папашу с сыном накрыли, как раз в то время, когда они выводили из конюшни одного фермера пару великолепных вороных. Не растерявшись, конокрады вскочили на коней и помчались. Фермер поднял тревогу. К нему сбежались не только соседи, но все жители местечка и погнались за ворами. Началось бешеное, отчаянное преследование конокрадов. Молодому Гаральду, отличному ездоку, удалось ускользнуть на своем вороном, заставив его перепрыгнуть через пропасть, в которой протекал бурный ручей, и таким образом он счастливо достиг другого берега.

Не так было с батраком Лейхтвейсом. Когда он хотел заставить свою лошадь сделать такой же прыжок, как Гаральд, она упала и не могла не только подняться, но и пошевельнуться. Фермеры бросились с ужасным криком на долго разыскиваемого конокрада. Каждый по-своему выражал ему свою ненависть и негодование. Они били распростертого мошенника прутьями и палками с таким остервенением, что он лежал на земле наполовину мертвый. Этим они, однако, не удовлетворились. Надо сказать, что на западе Америки, если конокрад попадается в руки своих преследователей, то для него все кончено. Расправа с ним коротка: зачем тащить его в суд, когда он может быть судим на месте преступления? Это называется на языке западных американцев «судом Линча». Поспешно собрался суд и, выяснив преступление, через три минуты вынес приговор:

— Конокрад должен быть повешен.

Вблизи стояла крепкая, прямая сосна. На одном из суков ее укрепили веревку с петлей; и едва успел батрак Лейхтвейс догадаться, в чем дело, как ему уже набросили петлю на шею и отпустили пригнутый к