1902 году его сын получил титул маркиза — не в качестве признания каких-либо его особых заслуг, но как еще один знак почтения его отцу.

Такая серия перипетий редка даже для Японии; переведенная же в западный контекст, она попадает в разряд фантастических причуд. Слава, популярность и власть Сайго после Реставрации были сравнимы с соответствующими у герцога Веллингтона, когда он вернулся в Англию после победы при Ватерлоо. Если бы ход карьеры Железного Герцога походил на соответствующий у Сайго, то несколько лет спустя он покинул бы Англию с чувством омерзения ко внутренней коррупции в стране и либеральной внешней политике, вернулся бы в родные места в Ирландии и возглавил бы безнадежное восстание молодых сорвиголов, которое было бы подавлено британской армией, а сам он был бы убит; однако десяток лет спустя он получил бы высочайшее прощение за свой акт измены, ему было бы возвращено герцегство, в Лондоне, Дублине и других уголках империи воздвигли бы его статуи, и возникали бы легенды о том, что ему чудом удалось спастись и вскоре он вернется с континента, чтобы защитить свою страну. Разумеется, аналогия эта приблизительна, однако она ничуть не преувеличивает превратности судьбы японского героя.

Официальная реабилитация Сайго Такамори — малозначимая формальность в тот момент, когда он был надежно мертв — не являлась просто попыткой залечить старые раны, но отражала то, как его воспринимали японцы. Правители страны, похоже, с некоторым запозданием осознали, что в их распоряжении был настоящий герой, и что следует воспользоваться случаем, дабы воздать ему заслуженные почести. Он был не только самым популярный из лидеров движения Реставрации, но стал считаться эталоном японского героизма в современной истории Японии, человеком той же эмоциональной традиции, что Ёсицунэ и Масасигэ, которого, благодаря его особой японской комбинации качеств, можно не просто почитать, но и любить.

Его близкие приверженцы и последователи поклонялись ему, как сверхчеловеку, и его последнее поражение в бою ничуть не приуменьшило их энтузиазм. Типичные нижеследующие заметки составлены юношей, который сопровождал его в полном опасностей отступлении из Кумамото, когда стало ясно, что восстание провалилось:

Когда я шел по дороге, [кто-то] внезапно остановил меня и сказал: «Мальчик, подожди немного.» «В чем дело?» — спросил я, оборачиваясь. «Тебе надо уйти с дороги, так как приближается Учитель». Мы оба сошли с дороги на левую сторону. Неторопливо приближался Дай-Сайго сэнсэй [Великий Учитель Сайго], в шляпе… и с мечом на боку. Казалось, что он неспешно охотится на этих мирных полях, забыв о присутствии противника. Когда, я подумал, что это соответствует наружности государственного мужа и достоинству величайшего героя в мире, я не мог не почтить его. «Какой великий человек, наш Учитель!»

«Да, он — божество».[538]

Не только сторонников Сайго поражала сила его личности. Даже такие его враги, как генерал Ямагата, ответственный за разгром восстания Сайго, признавали его величие, одновременно порицая его неумелые расчеты. После умиротворения в лояльной правительственной газете появилась редакционная статья, в которой подчеркивались недостатки руководства и управления Сайго, но восхвалялись его честность и храбрость, а в заключении говорилось, что «в некоторых отношениях он был замечательным человеком»:

Каким человеком был Сайго Такамори? Его дом не блистал ни богатством, ни количеством слуг. Однако он обрел такое доверие народа, что смог поднять целую армию на восстание против императорских сил и, несмотря на то, что к нему присоединились всего три провинции, в удачных боях и отступлениях он продержался против правительства более полугода. Наконец… окруженный императорскими войсками, он пробился сквозь них и бежал в свои родные места в Кагосима, где был убит в бою. Если тщательно проследить его путь, мы увидим, что он пронес свою славу до самого конца. Он умер, не испытав позора, и мирно закрыл свои глаза…[539] Немного спустя, когда пришло время составлять сборник «Посмертных слов» Сайго, его редактором стал не кто иной, как управляющий северного клана, участвовавшего в яростных сражениях с героем в 1867-68 годах. Предисловие к этому сборнику заканчивалось надгробным плачем: «Увы, отчего ты так спешно покинул этот мир, Повелитель Сайго?[540]»

В последовавшем прославлении в Сайго Такамори прослеживаются две основные линии, одна из которых представлена людьми твердых националистических, или «японистических» убеждений, подчеркивавших его традиционный самурайский этос и непримиримое отношение к корейскому вопросу; другая — либералами, демократами и социалистами, для которых главным была жесткая конфронтация героя с консервативным истеблишментом того времени.[541] Среди самых ранних почитателей Сайго были члены движения «за народные права», включая революционных оппонентов режиму Мэйдзи. Эти люди представляли его символом свободы и сопротивления (дзию то тэнко); он был их великой надеждой и, подобно Джорджу Вашингтону,[542] должен был повести людей на борьбу с угнетателями из правящей олигархии.

На знаменитого либерального мыслителя Фукудзава Юкити, сделавшего, вероятно, более, чем кто- либо другой в Японии для заимствования политической демократии и западных идей, Сайго Такамори оказал глубокое воздействие несмотря на то, что последний с подозрением относился к инновациям зарубежного происхождения. Разница точек зрения двух людей никогда не снижала их взаимного уважения. Фукудзава описывал Сайго, как величайшего героя Реставрации Мэйдзи, как человека, представлявшего не просто часть Японии, но всех людей (тэнка-но дзимбуцу). В книге, написанной всего через месяц после восстания (однако, опубликованной, из-за правительственной цензуры, лишь двадцать лет спустя), он выражал свое неудовольствие теми способами, посредством которых Сайго из национального идола был переделан в «великого предателя»,[543] и высказывал особую неприязнь к тем шелкоперам-жерналистам, которые предпочли критиковать бывшего героя, потому так стало надо с точки зрения выгоды и политики. Замечательно, что в период официального бесчестья Сайго, такой либерал-западник, как Фукудзава, был единственным известным писателем, публично его защищавшим. Он дошел даже до того, что оправдывал само восстание, разъясняя, что именно деспотизм режима Окубо поставил Сайго «в трудное положение» и в конце концов его убил.[544] Причиной восстания стала «темная, несправедливая политика правительства», попытавшегося отобрать у людей их страну и обращаться с народом, как с рабами. Искренность Сайго в его приверженности правому делу никогда не сможет быть оспорена, и предположить, что этот самый лояльный из японцев, мог быть действительно предателем по отношению к императору, значило извращать истину.[545] Вполне мог наступить такой день, когда Сайго вновь стал бы незаменимым. «Хотя Япония — маленькая страна, и государственный закон суров, несомненно, она достаточно велика для одного и единтсвенного Сайго Такамори.[546]»

Другим неожиданным почитателем был Утимура Кандзо, ведущий христианский мыслитель, которого принудили оставить его академический пост в 1891 году из-за того, что он отказался поклониться копии Императорского Рескрипта об образовании, и кто стал пацифистом после китайско-японской войны. По самым важным вопросам они диаметрально расходились (Сайго ни в малейшей степени не интересовался христианством, ему также очень мало подходило название «пацифист»); однако, в книге, озаглавленной «Выдающиеся японцы», Утимура посвящает первую главу герою с Кюсю, которого описывает, как последнего и величайшего в долгом ряду знаменитых японских самураев. [547] Он ставит его рядом с коммодором Пэрри, как одного из двух человек, сделавших больше всего для пробуждения Японии от ее долгого сна,[548] и указывает, что, хотя они не знали друг друга, но работали в одном направлении, причем японский герой подхватил начинания человека с Запада. Позже в своем эссе Утимура указывает, что многие из самых важных высказываний Сайго были идентичны, по крайней мере, по духу, отрывкам из Нового Завета, и близко подходит к тому, чтобы представить самурая с Кюсю как разновидность бессознательного христианина.[549]

В сфере идеологических целей трудно представить себе кого-то более отличного от Сайго, чем знаменитого социалиста и журналиста Котоку Сюсуй, организатора Социал-Демократической партии, осужденного за статьи против Русско-Японской войны и в конце концов повешенного, по явной судебной