общественную жизнь. Он передал свой пост полицейского инспектора приемному сыну Какуноскэ и намеревался полностью посвятить себя преподаванию, науке и исправлению общественных зол. Почему в возрасте всего тридцати семи лет такой умный и энергичный человек как Осио резко оборвал столь многообещающую карьеру ради того, чтобы стать инкё (отставным лицом)? Дело в том, что в это же время его старый патрон Такаи также ушел в отставку и вернулся в Эдо, чем и можно объяснить подобное решение. Однако, более важная причина состояла в том, что у него опустились руки в борьбе с глубочайшей коррумпированностью муниципальной администрации и безразличием своих коллег к страданиям бедных горожан; так же, как сорок лет спустя Великий Сайго, он ушел со службы, дабы обрести новые душевные силы, продумать свои взгляды, воспитать группу последователей и попытаться выправить несправедливую систему извне.

Через некоторое время после отставки Осио пережил душевную травму, которая, похоже, оказала воздействие на всю его дальнейшую жизнь и которая, как считает Мисима, по результатам и воздействию была аналогична тому влиянию, которое произвело на Сайго попытка вместе со своим другом служителем Гэссё утопиться.[464] Он побывал в школе в Оми, где Накаэ Тодзю («Святой из Оми») примерно два века назад излагал учение Ван Янмина. Однажды, по возвращении в Осака, при переправе через озеро его неожиданно настиг жестокий шторм, и он почти наверняка должен был утонуть. Когда вода заполнила лодку, он вручил свою судьбу небу и стал готовиться к смерти. В эти мгновения на него снизошло «просветление», и он понял, что одно из его философских стихотворений о необходимости претерпеть поражение ради обретения интуитивного знания (рёти), написанных во время предыдущего визита, относилось не вообще к человечеству, но к нему самому.[465] «Тогда пришло ко мне осознание, — писал Осио, — что, если не смогу разобраться в себе самом, вся ученость, которую я накопил за жизнь, ничего не стоит. И, когда я сидел неподвижно, а волны бушевали вокруг, мне было видение, что я встретился с самим Ван Янмином. Если бы мне удалось отринуть (букв. „забыть“) всякое самоосознание, разве могли бы произвести на меня малейшее воздействие волны? В тот момент всякий страх и жалость к себе исчезли, как снег, тающий под солнцем…» Вскоре шторм прекратился, и Осио спасся. Он часто возвращался в школу в Оми, где собирал местных деревенских жителей и читал им лекции об обретении интуитивного знания и о самопросветлении.[466] Мистический опыт, обретенный на озере, придал Осио полную душевную решимость и подготовил его к последним действиям и смертному концу так, как не смогла бы никакая сумма знаний, или бездна учености.

После ухода в отставку, Осио смог посвятишь высвободившееся время созданию научных трудов. Из его многочисленных философских работ самым знаменитым является собрание лекций, составленное в 1833 году, после чего его репутация ученого упрочилась в стране.[467] Осио (как и его духовный последователь Мисима Юкио) не стремился избежать популярности литератора. Когда его лекции были опубликованы, он принес одну из книг на гору неподалеку от Великого Храма Исэ и сжег ее во славу богини солнца; некоторое время спустя он поместил другую книгу в пещере священной горы Фудзи. Мисима предполагает, что целью Осио было увековечить свой дух, дав богине знать о том, что он закончил свою работу; вероятно, он также предвидел большой пожар 1837 года и хотел быть уверенным, что по крайней мере один экземпляр его манускрипта сохранится.[468] В любом случае, эти его поступки, да и не только эти, не имели прецедента в среде японских писателей. Несмотря на впечатляющие достижения на поприще конфуцианства, основную свою энергию на этом этапе жизни Осио отдал частной школе, которую он основал в Осака. Сэнсиндо Дзюку («Академия Очищения Сердца для Достижения Внутреннего видения») была открыта для всех студентов, независимо от социального происхождения, если Осио считал их достойными объектами для своих философских и моральных упражнений; не исключено, что эта Академия повлияла на решение Мисима за несколько лет до смерти основать свое Общество Щита, куда он набирал рафинированных, патриотически настроенных молодых людей из различных социальных сфер. Осио стремился внедрить свою особую форму неоконфуцианства, однако студентам преподавали и каллиграфию, и фехтование, и другие традиционные предметы. Его лекции были емкими, афористичными, содержащими в основном категорические выводы, а не анализ и аргументы, и в большой степени основывались на эмоциональном повторении некоторых центральных идей. Преподавательская методика Осио была весьма самурайской по сути; главным образом, он полагался на упорство и дисциплину. Учебный процесс был нелегким, он обычно включал четыре часа интенсивных занятий без перерыва; пуританские правила, изложенные в четырех статьях, или «обетах» (мэйсэй), соблюдались без малейшего отклонения, включая при необходимости использование кнута для провинившихся.[469]

Принимая во внимание эти жестокие условия, может показаться странным, что Осио удавалось набирать (и удерживать) полную школу добровольных слушателей. Очевидно, он был выдающимся педагогом, чья незаурядная личность и непоколебимый самурайский дух могли воодушевлять молодых людей на самопожертвование.

Его сильная воля и идеализм сочетались с резким, легко взрывающимся характером, граничившим с психопатией. Во время одной из своих лекций, говоря о беззакониях правительства, он так распалился, что схватил вдруг рыбу тригла, жарившуюся в углу комнаты, и в мгновение ока сжевал ее всю с головой и хвостом, громко хрустя костями.[470] Иногда праведный гнев Осио обращался против членов его собственной семьи, включая жену. Несмотря на ее низкое социальное происхождение, она была хорошо начитана в конфуцианских классиках, и когда муж был занят, часто подменяла его, читая лекции по «Великому Учению» и другим текстам. Однажды кто-то прислал ей в подарок разукрашенный гребень. Зная принцип своего мужа не принимать никаких подарков, она решила спрятать подношение до того времени, когда появится возможность вернуть его. Случилось так, что Осио обнаружил гребень. В ярости он приказал своей жене остричь волосы как монахине.

Подобно многим историческим личностям, выступавшим в защиту угнетенных слоев общества, он выказывал мало терпения, милосердия и мягкости в реальных отношениях с индивидами. Нетерпимость Осио, быть может, напомнит нам о Том, кто изгнал торгующих из храма, однако он был полной противоположностью Того, кто омывал ноги своим ученикам, или кто позволил Марии умастить Себя благовонным маслом нарда.

Философия, определившая жизненный путь Осио, приведшая этого верного самурая к восстанию против правительства, которому он когда-то служил, идеально соответствовала его сложной натуре. Основателем ее был Ван Янмин (1472–1529), соединивший карьеру солдата и государственного чиновника с занятиями философией. Большую часть своей жизни он провел в удачных кампаниях против восставших, однако был не очень-то удачливым политиком, и, отчасти — из-за клеветы, возведенной на него при дворе в Пекине, его служба не получила должного признания от правительства. Несмотря на умеренный социальный успех, школа Ван Янмина стала центром реформаторской деятельности, а его идеи дали плоды в последующих поколениях в Китае. Индивидуалистическая философия Ван Янмина укоренилась в Японии где-то через век после его смерти и, хотя и с перерывами, начиная с того времени играла впоследствии важную роль.[471] В первые десятилетия эпохи Токугава эта разновидность неоконфуцианства оформилась в независимую школу, главным основоположником, знаменитым философом и учителем в которой был Наказ Тодзю, явивший пример сыновней почтительности: он оставил важный государственный пост ради того, чтобы ухаживать за своей престарелой матерью в деревне неподалеку от озера Бива. В своем стремлении сеять истину, Накаэ не колеблясь обращался к самым низшим слоям общества, которыми пренебрегали представители более ортодоксальных форм конфуцианства.[472] Самым известным из последователей Накаэ был Кумадзава Бандзан — «ронин», энергичный чиновник-философ, озабоченный судьбой голодавшего крестьянства. Несмотря на обрушившиеся на него гонения из-за приверженности неортодоксальным идеям, он пытался применять идеи Ван Янмина в своей политической практике, разрабатывая программы реформ для надела неподалеку от Осака, в котором он служил.

Хотя основные принципы учения Ван Янмина вряд ли представятся зажигательными современному читателю, в Японии эпохи Токугава его философия рассматривалась как подрывная ересь. Официальной формой конфуцианства при поощрении Бакуфу ставшей фактически государственной религией, было учение Чжу Си, который в XII веке свел воедино конфуцианские системы, подчеркнув роль знания, как подготовительного этапа правильного поведения, которое стало известно как Школа Разума, или Принципа.