а все недостатки, какими бы очевидными они ни были, забываются.

Более того, подобно многим трагическим японским героям, чья жизнь в памяти людей не окончилась вместе с их физической гибелью, Осио Хэйхатиро также «не позволили» умереть, но продолжили легенду: вместо того, чтобы славно окончить свою жизнь в разрушенном доме торговца в Осака, он, якобы, бежал в Китай, где трансформировался в Хун Сючжуаня и возглавил новое (еще более неудачное) движение — Восстание Тайпинов.[445]

Общим знаменателем для всевозможных почитателей Осио Хэйхатиро было их отвращение к политическому и моральному status quo, а также твердое намерение противостоять существующей структуре власти любыми методами, сколь бы опасными и жестокими они ни были, и какими бы безнадежными не оказались их усилия. Восстание 1837 года стимулировало подобные волнених (икки) и «погромы» (утиковаси) как в районе Осака, так и в других частях страны. Хотя эти выступления весьма различались по масштабам и целям, они походили друг на друга в одном отношении: все были неэффективны.[446] Иногда их предводителями были оставшиеся в живых члены группы Осио, пережившие поражение 1837 года. Однако, во главе большинства восстаний стояли люди, не имевшие прямого отношения к Осио, однако считавшие себя его духовными наследниками; в своих декларациях и манифестах они гордо провозглашали имя «господина Хэйхатиро».[447] Несмотря на всю свою непреклонность, нетерпимость и непрактичность, проигравший философ был харизматической фигурой, идолизируемой бедными горожанами и простыми крестьянами того времени. Нуждающееся население Осака и его окрестностей безусловно не получило никаких материальных выгод от восстания Осио, единственным практическим результатом которого было сожжение их жилищ и жалкого скарба; тем не менее, после смерти они признали его своим кумиром. По некоторым сведения, дошедшим до нас, они тайно переписывали его Судебные повестки («Гэкибун») и использовали их для упражнений в каллиграфии.[448] Почитатели Осио принадлежали отнюдь не только к низшим слоям общества; в конце эпохи Токугава он был очень уважаем мыслителями-роялистами, которые (довольно-таки ошибочно) представляли его убежденным революционером и противником Бакуфу, стремившимся уничтожить существовавшую политическую систему.

После того, как в эпоху Мэйдзи Япония открылась Западу и началось постепенное изменение общественной структуры, слава Осио Хэйхатиро временно вышла в зенит; однако, по мере роста недовольства центральным правительством в 1870-х годах, он стал героем для многих элементов, стоявших в оппозиции новой олигархии. Он был особенно почитаем членами Лиги Божественного Ветра — общества рационалистов-фанатиков на Кюсю, яростно противившихся политике правительства, поощрявшего западничество и упразднявшего старые привычки типа ношения мечей. В 1876 году произошла типичная конфронтация «японского духа» (ямато-дамасии) с реальной властью, когда члены Лиги, бешено размахивая своими самурайскими мечами, пробились сквозь строй солдат имперского гарнизона, причем защищавшиеся были вооружены современным оружием, и, после некоторого первоначального успеха, были полностью уничтожены.[449] Осио был также героем для предводителя последнего в Японии крупного национального мятежа — Сацумского восстания. Сайго Такамори, неудачное выступление которого произошло ровно сорок лет спустя после волнений в Осака, был, как указывает Мисима, весьма впечатлен той формой неоконфуцианства, которой придерживался Осио; одной из книг, которую он чаще всего перечитывал и цитировал в своих собственных сочинениях, был сборник лекций Осио по философии.[450] Приблизительно в то же время члены ширившегося движения за «народные права», чья кампания за демократические реформы привела их к оппозиции имперскому абсолютизму олигархии эпохи Мэйдзи, относились к Осио, как к своему предтече, — разумеется, не потому, что их цели были в чем-то схожи (Осию трудно представить верившим в политическую демократию), но потому, что они отрицали установившуюся несправедливость одинаково категорично и самоотверженно.[451]

В нашем веке набор почитателей Осио был примерно тем же. В 1918 году он был представлен в качестве вдохновителя зачинщиков «рисовых бунтов», захлестнувших Осака и другие крупные города.[452] В 1920-х годах Осио был поднят на щит диалектическими материалистами и изображен героем-первопроходцем, восстание которого явило собой первый акт осознанной классовой борьбы против старого феодального порядка. В период ультранационализма, начавшийся в следующем десятилетии, опыт Осио высоко оценивался интеллектуалами правого крыла,[453] а также оказывал воздействие на «молодых офицеров» и ультранационалистов, чьи кровавые перевороты 1930-х годов были всегда практически на сто процентов обречены на поражение.[454] С изменениям политического климата после 1945 года Осио вновь стал героем представителей левого крыла; и в то же время он служил образцом для Мисима Юкио.

Столь неоднозначный герой вызвал к жизни богатую и весьма разнообразную литературу. Кроме довольно скудных документальных сведений, об Осио существуют книги и пьесы более популярного характера. В период Токугава, когда восстание еще не было окончательно подавлено, его события уже начали использоваться, как материал для драматургов и профессиональных рассказчиков, быстро разнесших его славу по стране. Позже в XIX веке писатели эпохи Мэйдзи с немалым уважением рисовали с него образец идеализма и самопожертвования.[455] Пожалуй, Мори Огай был самым выдающимся писателем в Японии, избравшим Осио в качестве героя своего произведения. Как указывал Дональд Кин, вдохновившись самоубийством генерала Ноги, произошедшим в 1912 году, Огай, сделавший себе имя на сочинении повестей в стиле немецкой романтической традиции, оставил свою успешную карьеру ради того, «чтобы посвятить себя исключительно утомительному, исторически корректному описанию добродетельного самурая», полагая, что все, связанное с этим феноменом, «представляет квинтэссенцию того, что подразумевается под словом ‘японец’». Среди этих произведений есть одна короткая новелла, в основу которой положены события двух последних жизни Осио.[456] В эпоху «либерализма» — начало 1920-х, — была популярна пьеса, в которой Осио выведен, как великий лидер-гуманист; в послевоенный период он был героем нескольких сценических и телевизионных драм, где его изображали бравым идеалистом, ведущим безнадежную борьбу с хитрым консервативным истеблишментом.

В жизни побежденного японского героя обычно наступает момент, когда он внезапно осознает, что все его прежние успехи уже не повторятся, и отныне та эмоциональная логика, что определяла его жизнь — искренность, мужество, отказ от компромиссов со злыми силами действительности — неизбежно будет висеть на нем мертвым грузом и вести к поражению и несчастьям. Так, по возвращению после своих побед на Западе, типического героя Ямато Такэру немедленно отправляют с новой миссией в восточные провинции, и он чувствует, что отец-император желает его ранней смерти. В легендарном сказании о Ёсицунэ герой прозревает на почтовой станции Косигоэ, когда последнее из его посланий к Ёритомо остается без внимания, и он осознает, что его всесильный брат твердо намерен уничтожить его. Для Масасигэ решительный час наступает, когда двор отвергает его совет и приказывает ему следовать к Внутреннему морю, где — как он это знает заранее — ему придется потерпеть поражение. В жизни Великого Сайго соответствующий поворотный момент наступает, когда он узнает о тех серьезных действиях, которые предприняли горячие головы из числа его молодых сподвижников, ворвавшись в правительственный арсенал, и отдает себе отчет, что теперь у него нет другого выхода, кроме как противостоять мощи имперской армии. После этих критических моментов истины герой вовсе не теряет головы, но полностью осознает суть своего призвания и опирается лишь на свои душевные ресурсы; только сила духа в позволяет ему держаться своего нелегкого пути до конца.

В истории Осио Хэйхатиро понимание того, что все пропало, приходит спустя несколько часов после начала восстания.[457] Он не получил той мощной поддержки от близлежащих деревень, которую ожидал, а горожане, которым он роздал оружие, были более склонны использовать его для грабежей и погромов лавок, торгующих сакэ, чем для сражения с правительственными войсками. Окруженный горсткой своих конфедератов, Осио сидит на раскладном стуле в конце моста Нанива и задумчиво жует рисовую лепешку, наблюдая за пылающими зданиями на другом берегу и прислушиваясь к реву правительственных пушек. Вскоре он меняет позицию и приказывает дать сигнал отступления — бить в большой барабан. Сражение будет продолжаться, но