[господину Хидэхира]. Я потерял отца, Ёситомо, когда мне был всего лишь год. Хотя моя мать и осталась в Киото, наши отношения стали напряженными, так как она приняла сторону Тайра. У меня было много братьев, но их настолько жестоко разлучили, что ребенком мне ни разу не довелось их увидеть. А [затем] Ёритомо стал моим врагом. Ах, никакое расставание родителя с ребенком не может быть печальнее этого“.[208]

В день похорон Ёсицунэ появился на кладбище в белых траурных одеждах: „И так велика была его грусть, что он желал оставить этот мир вместе с [господином Хидэхира]. Там, в пустынном заросшем кустарником месте Ёсицунэ произнес свое последнее прощание, а затем повернул назад, — одинокая, достойная сожаления фигура“.

Предсмертные опасения старого предводителя оказались вполне оправданными. Как только известие о его смерти достигло Камакура, Ёритомо увидел в этом новые возможности и отослал послание с обещанием оставить Осю в покое при условии, что его брат будет выдан властям.[209] Ясухира — новый глава северных Фудзивара — хладнокровно проигнорировал последнее желание своего отца, решив, что было бы глупым продолжать сердить Камакура ради беспомощного беглеца.[210] В четвертый месяц 1189 года он коварно нарушил обещание, данное Ёсицунэ, приказав внезапно атаковать его жилище.

В битве у реки Коромо, по несколько преувеличенным данным, против Ёсицунэ и его маленькой группы из девяти бойцов[211] выступила атакующая сила где-то в тридцать тысяч человек. В такой малообещающей ситуации основной целью японского воина является продать свою жизнь по возможности дороже, захватив с собой на тот свет возможно большее количество личного состава противника. По легенде, сподвижники Ёсицунэ проявили чудеса храбрости и воинского искусства, пока их одного за другим не убили или не ранили насколько серьезно, что им пришлось совершить самоубийство.

В „Сказании о Ёсицунэ“ дается наиболее подробная версия первой части легенды. В то время, как снаружи кипело сражение, сам герой, укрывшийся в укреплении с женой и двумя детьми, спокойно восседал, читая нараспев сутры.[212] В такой ситуации подобное поведение может показаться несколько странным, однако оно вполне соответствует той элегантной, пассивной роли, что приписывается Ёсицунэ в заключительной фазе его жизни. Он дошел до восьмой книги Сутры Лотоса Благого Закона, когда вбежал Бэнкэй и сообщил своему хозяину, что в живых остался только он и еще один воин. „Теперь, когда все так повернулось, — добавил Бэнкэй, — я решил прийти и последний раз с вами проститься“. Ёсицунэ ответил, что, хотя они уже давно решили умереть вместе, теперь это стало невозможным, так как он не может выйти наружу, рискуя встретиться с недостойным противником.[213] Поэтому он просит Бэнкэя вернуться в бой и сдержать атакующих еще какое-то время, чтобы никакой головорез не смог ворваться и помешать ему покончить жизнь самоубийством: „Мне осталось дочитать всего несколько строк сутры. Охраняй меня своей жизнью, покуда я не закончу“.[214]

После обмена стихами, едва сдерживая слезы, Бэнкэй выбегает навстречу своему последнему бою, в котором его боевая суть проявилась наиболее блистательным образом. Его сподвижник пал, и Бэнкэю приходится сдерживать натиск наступающих одному. Вновь и вновь, как одержимый, он бросается на врагов, убивая их десятками, покуда уже никто не решается к нему приблизиться. Затем наступает временное затишье, когда он стоит посреди них, — громадная фигура, чьи черные доспехи истыканы стрелами, выпущенными со всех направлений. Последние его мгновения напоминают посмертную атаку Эль Сида, привязанного к спине лошади:

— Взгляните на него! Он готов перебить нас всех. Недаром он уставился на нас с такой зловещей ухмылкой. Не приближаетесь к нему! — сказал один из врагов.

Другой возразил на это: — Бывает, что храбрецы умирают стоя. Пусть кто-нибудь подождет и посмотрит.

Они принялись препираться, кому идти, и все отнекивались, и тут какой-то молодой воин на коне промчался вблизи от Бэнкэя. А Бэнкэй был давно уже мертв, и скок коня его опрокинул. Он закостенел, вцепившись в рукоять алебарды, и, когда повалился, всем показалось, будто он замахивается на них. Раздались крики:

— Берегись, берегись, он опять лезет!

И нападавшие в страхе попятились, натягивая поводья. Но вот Бэнкэй упал и остался недвижим. Только тогда враги наперегонки бросились к нему, и видеть это было отвратительно![215]»

Такая тактика Бэнкэя дала возможность его господину закончить чтение и приготовиться к собственной смерти. Сидя в своей буддийской часовенке, Ёсицунэ обратился к стражу своей жены, доблестному воину по имени Канэфуса, и спросил, как ему следует совершить самоубийство. Канэфуса порекомендовал способ, использованный Таданобу — одним из самых стойких приверженцев Ёсицунэ, который убил себя в столице, дабы избегнуть пленения. «Даже сейчас люди не перестают расхваливать его», — объяснил Канэфса. «Да, это приемлемый способ, — сказал Ёсицунэ, — рану лучше сделать широкой». Когда дело дошло до столь ужасающего поступка, он не выказывает ни намека на колебание и никакой пассивности. Как и в жизни столь многих японских героев, этот момент представляется самым значительным из тех, которых он так ждал; создается впечатление, что весь ритуал был тщательно отрепетирован. Приняв решение, он достает знаменитый меч, подаренный ему, тогда еще мальчишке, настоятелем храма Курама, и который он всегда носил при себе, начиная с первых походов на Тайра.

И вот этот самый кинжал он вонзил себе под левый сосок и столь глубоко что острие едва не вышло из спины. Он расширил рану на три стороны, вывалил наружу свои внутренности и вытер лезвие о рукав, затем подсунул кинжал под колено, накинул сверху одежду и оперся на подлокотник.[216]

Хотя он был еще жив, но двигаться уже не мог, и тягостная необходимость убить жену Ёсицунэ, его сына и дочь семи дней от роду пала на несчастного Канэфуса, который сперва колебался, но его госпожа настояла.[217] Окруженный неподвижными телами, он стоит на подгибающихся ногах, вознося молитву будде Амида.

Ёсицунэ еще дышал. Он открыл глаза и спросил:

— Что госпожа?

— Уже скончалась. Она рядом с вами. Ёсицунэ пошарил рукой возле себя.

— А это кто?

— Это ваш сын.

Рука Ёсицунэ протянулась дальше и легла на тело супруги. Канэфусу душили слезы,

— Поджигай дом. Торопись. Враг близко.[218]

Это были последние слова Ёсицунэ. Он умер в своей часовне в возрасте тридцати лет — в том же самом возрасте, в котором прототипический герой Японии Храбрец из Ямато умер на равнине Нобо.[219] Как только Канэфуса увидел, что его господин мертв, он в грандиозном вагнерианском стиле немедленно поджег все постройки в укреплении, а затем окончил и свою жизнь бросившись в пламя, увлекая за собой одного из предводителей нападавших.

События, последовавшие за смертью Ёсицунэ, не вполне ясны, однако сообщалось, что людям Ясухира удалось достать тело Ёсицунэ до того, как оно сгорело в огне, и что оно было посмертно обезглавлено. Ясухира немедленно информировал, что он исполнил свои обязательства по сделке, — в Камакура был отправлен гонец с черным лакированным коробом, в котором была помещена в сладком рисовом вине голова героя для официального осмотра и опознания.[220] В средине шестого месяца гонец доехал до почтовой станции Касигоэ — того самого места, где Ёсицунэ написал последнее просительное письмо своему брату — где ужасный трофей был исследован официальной инспекторской группой, включавшей старого врага героя Кадзивара-но Кагэтоки. Говорили, что даже этот бессердечный злодей был так потрясен, увидев изуродованную голову, что отвернулся, а другие члены группы (все люди военные) растрогались до слез.

Голова в черном лакированном коробе была признана принадлежащей Ёсицунэ, что и было доложено Ёритомо.[221] На этом разговоры о его смерти прекратились, однако в последующие столетия растущая популярность героя привела к возникновению нескольких версий его