попадают в петельки. На мужчинах бриджи, вязаные носки с отворотами, вывязанными ромбиками цветной шерстью, и, несмотря на жару, они в шерстяных двубортных пиджаках. Это воскресенье, а Элфи любит, чтобы в воскресенье соблюдались традиции.

Они пообедали. На фото чувствовалась дневная апатия. Обед был тяжелым, с маслом, сочившимся из кукурузы и мяса, много сладкого и мучного, мороженое, сбитое утром на кухонном крыльце, шапочкой лежало на каждом кусочке пирога.

Мэг листала страницы. Вот ее первый пони. Вот джерсейка Дотти, которая заняла второе место на окружной ярмарке. Вот Поль и Мариан перед свадьбой. Поль совсем не изменился, но как изменилась Мариан! Вот кошка, у которой было двенадцать котят, лучших отдали Мэг выкармливать из пипетки – все выжили.

Фото выцвели, но все равно на них чувствовалось дыхание лета, дрожащий августовский зной.

Часы пробили десять, и Мэг закрыла альбом. Оделась и вышла из дома. Лунный свет мерцал на побелевшей земле. Утрамбованный снег на тропинке к амбарам поскрипывал под ногами, когда она ступала по следам отца.

Отец ушел к амбарам проверить постройки, он это делал каждый день, как будто за ночь могла протечь крыша или начали бы гнить полы. Она понимала, почему он ходит туда. Чтобы вспомнить прекрасное стадо джерсеек в стойлах, жующих зерно, и скаковых лошадей, которых давно нет. Чтобы вспомнить все эти вещи и сказать себе, что однажды он снова будет их иметь. Несуразность этого пробудила в ней нежность.

И она пошла вверх по склону через неухоженные поля, теперь зарастающие кустарником. Сквозь голые деревья едва различимый пруд казался овалом из темного стекла. Сквозь эти самые деревья в свои невинные пятнадцать лет она впервые поняла природу любви мужчины и женщины, когда увидела страстно обнимающихся Бена и Ли.

Все прошло и кончено. Бен мертв, а Ли замужем за человеком, который отличается от него, как день от ночи. Кто бы мог предсказать это тогда?

Все течет и меняется. Текущая река, быстрая река, которую невозможно задержать.

Элфи хотелось бы повернуть ее назад. Он бы хотел пережить все заново. Он хочет, чтобы я оставалась здесь, как его дитя, старший ребенок среди моих собственных детей, принадлежащий ему, как совсем по- другому, ужасно, я должна была бы принадлежать Доналу. Мой отец был бы любящим собственником, и я была бы в безопасности здесь, как та маленькая девочка на ступеньках в то давнее воскресенье. Это было бы единственным отличием.

Так Мэг стояла прислонившись к стволу березы. Она долго стояла, думая, ища ответы на свои вопросы. Потом набежали облака, и, так и не найдя ответов, она пошла вниз по тропинке к дому.

Шел 1939 год. Всего несколько месяцев назад Поль сидел в Патэ-Ньюс театре в Гранд Сентрал Стейшн и смотрел на мистера Чемберлена – черный цилиндр и черный свернутый зонтик, – только что вернувшегося из Германии с «Миром на время». Он читал речь Черчилля в палате общин: «Мы потерпели полное поражение… все страны Средней Европы… по одной будут втянуты в систему нацистской политики…И не полагайте, что на этом все кончится. Это только начало».

Мира не было. Это было главным, и Поль ощущал необыкновенную тревогу. Это были последние дни, когда еще можно было избежать кипящего котла, каким скоро станет Европа. Для своих родственников и близких людей он уже не мог ничего сделать. Письмо от Илзе нанесло еще один сильный удар по его пошатнувшейся вере в человеческую порядочность. Они с Марио получили итальянское гражданство в прошлом году, но теперь их гражданство аннулировано и им приказано покинуть страну. Они будут скрываться, пока не найдут страну, которая приняла бы их. Это будет ее последним письмо, пока… пока что?

Эта гордая, сильная женщина, яркая, смеющаяся, гнавшая машину по горным дорогам… Конечно же, что-то можно бы сделать для нее!

Но сделать ничего было нельзя.

– Польская квота заполнена на годы вперед, – сказала ему Хенни. Она пошла работать добровольцем по оказанию помощи беженцам, как это сделали многие милосердные и сознательные женщины, включая Мариан.

Весной нацисты победили мужественную Чехословакию; Чемберлен был вынужден признать, что Гитлер лгал и Мюнхенское соглашение было обманом. Весной русские сбросили своего министра иностранных дел Литвинова, потому что он был защитником мира и, кроме того, евреем. А в августе, к удивлению всего мира, Сталин и Гитлер, эти два заклятых врага, объявили о своем союзе.

Гитлер вторгся в Польшу первого сентября. Поль подумал, что это первый шаг, потом Гитлер перехитрит Россию и прыгнет через польскую границу. Через два дня Франция и Британия вступили в войну, и «Афению» потопили у берегов Ирландии, недалеко от того места, где когда-то затонула «Лузитания». И хотя Поль давно предсказывал эти события, у него возникло чувство нереальности происходящего.

Все это, начиная с российско-германского пакта, убило Дэна Рота. По крайней мере, так считала Хенни. Конечно, Дэн никогда не был коммунистом, подобно многим запутавшимся либералам своего времени, но он считал, что российскому эксперименту необходимо дать шанс. Когда новости о пакте подтвердились, его это поразило. И когда разразилась война, война, в возможность которой он не верил до последней минуты, он ушел в себя.

В течение нескольких лет он работал над идеей электронного сканирующего прибора, который, по его замыслу, будет помогать в определении скрытых заболеваний. У него было предчувствие, что он близок к открытию. Теперь он тихо сидел за столом, иногда закрывая лицо руками. Как они могли так поступить? Так их слово ничего не значит – все их громкие фразы о человечности и равноправии ничего не значат…

Поль и сам не знал, какое стечение обстоятельств привело его в лабораторию Дэна именно тем осенним вечером. Проезжая вдоль Гудзона, он увидел громадные лайнеры, находившиеся в океане в момент объявления войны и теперь ждущие у причалов указаний своих владельцев. Там был и знакомый кунардер, его любимец, «Куин Мэри»; рядом с ней располагалась «Нормандия».

В памяти промелькнуло воспоминание об отъезде, длинном печальном гудке, темном зимнем утре и лукавом лице Ли в обрамлении черно-бурого воротника и нелепой шапочки.

Прошло всего три года, но столько произошло за это время! Сейчас война угрожала всему: предвкушению теплого лета, возможности наслаждаться искусством и, что самое главное, доброте человека