– Что за странное представление устроил твой любимый кузен!

Не отвечая, Мэг продолжала спокойно раздеваться. Она повесила в гардероб платье и, сняв тяжелое колье, убрала его в коробку.

– Ты всегда считала его святым, не так ли? Я мог бы рассказать тебе о нем уже давно, если бы не был джентльменом.

– Я бы не стала слушать. Я не хочу обсуждать людей, которые мне нравятся или которых я люблю, как Поля и Ли.

– Ну, любишь ты Поля или нет, это твое дело, но сегодня он выставил себя дураком. Эта лекция за обедом…

– Но кому-то надо было ответить тебе! Ты ведь по-настоящему защищаешь Гитлера! Неужели ты не понимаешь, как ты был отвратителен! – Ее голос напрягся. – Потрясает, когда мучают людей! А твои замечания о хороших, пострадавших за плохих! Кто хороший? Еврейские миллионеры или еврейские социалисты? Возможно, разносчик рыбы или оперное сопрано? Еврейские нобелевские лауреаты, которых много в университетах? О, тебе следовало бы послушать себя со стороны! А что это сказала Агнесс о том, что ты слушаешь патера Коглина…

– Ты его слышала? Ты ничего не знаешь о нем. Ты просто повторяешь то, что говорят другие. У него много здравого смысла, должен сказать тебе.

Мэг пристально посмотрела на мужа. Он казался спокойным и самоуверенным, как всегда. Горячее, удушающее негодование переполняло ее:

– Тебе бы следовало запомнить, тебе и всем остальным, что фашисты начнут с евреев, – они будут первыми и самыми многочисленными жертвами, – но за ними последуют другие.

– Что это ты вдруг стала так защищать евреев?

– Это вопрос человеческой порядочности.

– После всех этих лет, которые провел твой отец, стараясь забыть, что он еврей?

Она не могла отрицать это. Бедный папа. Бедный Элфи. И она вспомнила деревенский клуб, который все еще отказывается принять ее; девочка, которая раскрыла ей истинную причину отказа; настойчивые уверения отца, что это только из-за большого числа желающих.

– А твоя мать, – настаивал Донал. – Поверь мне, она чувствует невыгодность своего положения, словно нос на лице, как сказал бы твой отец.

Это тоже было правдой. Ребенком она уже понимала, что единственным сожалением ее матери было то, что муж, которого она так любила, имел несчастье быть евреем. Да, да, Донал прав. Он все видит. Ну, конечно, он бы не достиг своего нынешнего положения, если бы был глуп.

Она только глухо сказала:

– Я не хочу говорить о своих родителях.

– Ты не хочешь ни о чем говорить, да?

– Да, не хочу.

Это было неправдой: ей хотелось поговорить о Бене, но она не знала, как начать.

Донал вытащил сигарету из кармана халата, зажег ее и, откинувшись, затянулся.

– Если твои родители не хотят вмешиваться в еврейские дела, я не могу обвинять их за это. Зачем искать неприятности? Забавно, мне они оба нравятся, хотя они были против меня в начале нашего знакомства. Но они безобидные люди и хорошо относились ко мне все эти годы. Что касается меня, то, видит Бог, я к ним относился более чем хорошо.

Что ему надо? Она не могла отвести от него глаз. Темный, беззаботный и привлекательный, он ждал. А она стояла как под гипнозом, как будто все еще была девочкой, которая вышла замуж в тот весенний день так много лет назад, девочка в синем костюме, которая так охотно пошла за ним.

– Ну? – спросил он. Она вздрогнула:

– Что?

– Хорошо к ним относился. К твоим родителям.

– Да, конечно, ты был удивительно щедр к ним. Я благодарила тебя много раз, не так ли?

– Я и к тебе очень хорошо относился.

Он огляделся. В окне глубокого выступа комнаты («фонаре») стояла полка с вечнозелеными растениями, ветви которых спускались на розовый ковер. Фарфоровые лампы стояли у кроватей на тумбочках, заваленных книгами. На комоде в серебряных рамках стояли фотографии детей. Мэг обставляла комнату по своему вкусу, и теперь она выглядела как комната в старом виргинском доме в восемнадцатом веке.

– Да, хорошо жить в этом доме. Можно больше ни о чем не волноваться.

Ее встревожило выражение его лица. В нем было что-то преднамеренное.

– Что ты имеешь в виду? Я не понимаю.

– Я имею в виду, что теперь я респектабелен. Больше нет дел со спиртным. Так что, когда спрашивают о занятии твоего мужа, тебе не надо уклоняться от ответа, как ты это когда-то делала. Ты можешь прямо отвечать, что он занимается своими инвестициями.

У нее создалось впечатление, что он смеется над ней, как будто респектабельность не была его целью с самого начала.

– И это приятно, я признаю, не бояться государственного контроля.