теперь ощущаю невероятную потерю настоящего друга и революционера, любимого и родного мне человека…'

— Сволочь, — громко сказал Сталин. Встал и вплотную подошел к Вышинскому. — А если он и на процессе повторит эти слова? Что вы мне даете читать всякую ерунду?!

— Это письмо можно считать недействительным, товарищ Сталин, — сказал Вышинский. — Действительно вот это. Вскройте, пожалуйста.

— А вы что, его не вскрывали?

— Оно лично вам адресовано, товарищ Сталин. Сталин улыбнулся. Вскрыл конверт, развернул письмо, и по мере того, как он его читал, лицо его становилось светлее.

— Вот это уже совсем другое дело. Вот это то, что нужно, товарищ Вышинский. Как вам это удалось? Говорите всю правду. Я должен знать все до мельчайших подробностей.

— Это письмо Зиновьев написал неделю спустя после своего первого обращения к вам. После одного из допросов я остался наедине с ним и сказал ему совершенно доверительно: 'Товарищ Сталин познакомился с вашим письмом и был глубоко возмущен. Он сказал, что непременно займется этим вопросом и сурово покарает нарушителей советской законности'. На следующий день Зиновьева перевели в комфортабельный люкс, обслуживали лучшие официанты нашего ведомства, прислали почту, дали бумагу и чернила, — одним словом, он снова себя почувствовал прежним Зиновьевым. — Я снова к нему пришел. Он долго благодарил меня, даже стал расспрашивать о том, не нашли ли истинных убийц товарища Кирова. Я ему сказал, что действительными врагами являются Смирнов, Тер-Ваганян, Евдокимов, Бакаев, Мрачковский, Дрейцер, Рейнгольд, Пикель, Гольцман, Фриц Давид, Ольберг, Лурье… Зиновьев вместе со мной проклинал их почем зря, заявил даже, что примет самое активное участие в их разоблачении. А когда я уже уходил, я ему сказал, как бы невзначай: 'Вы бы написали товарищу Сталину еще одно письмецо, в котором снова бы чистосердечно признали все свои ошибки, и главное — отреклись от этих треклятых убийц…' И через день я получил от Зиновьева это письмо…

Сталин помрачнел.

— Мне очень не нравится, — сказал он, — что вы впутали меня в эту грязную историю. Нельзя пользоваться обманом как средством для достижения целей. Мы не можем становиться на макиавеллистский путь ведения борьбы. Предоставим оружие флорентийца нашим врагам. Вы, товарищ Вышинский, допустили грубейшую ошибку — вы бросили тень и на товарища Сталина, и на нашу партию. Вам понятно, о чем я говорю?

— Понятно, товарищ Сталин.

— Подумайте, как вы можете исправить ошибку, товарищ Вышинский.

— Подумаю, — ответил Генеральный Прокурор СССР и тихо вышел из кабинета, залитого утренним солнцем.

…Когда я закончил писать этот эпизод, мне стало тяжело и грустно: как же отвратительна человеческая природа! Как зыбко все то, что держится на чистых помыслах, и как изощренно и дальновидно зло. Собирая бумаги, я обнаружил письмо Любы.

— Вот теперь ты заслужил, чтобы прочесть ее письмо, — сказал я себе и вскрыл конверт.

'Любимый мой, единственный, ненаглядный, только вами живу, только вами дышу, потому что лучше вас нет никого на этом свете…'

Я читал бесконечно доброе и светлое письмо Любы, а в мозгу все равно сверлила одна и та же мысль: 'Как же зыбок и хрупок мир чистых и добрых чувств, помыслов, деяний…' И горячие слезы надежды и очищения текли по моим щекам.

— Кто вам передал закрытое письмо ЦК КПСС? — это Чаинов пытал меня. Налета интеллигентности как и не бывало. Это было как раз перед тем, как меня должны были судить.

— Никто не передавал. Нашел я письмо. Возле сортира нашел. Напротив ГУМа. Знаете, есть там общественный туалет. Так вот, я на урне увидел это письмо. У меня дурная привычка — рыться в гадостях. Потребность такая выработана нашим удивительным временем.

— Я последний раз спрашиваю!

— А вы не путайте меня. Больше, чем я получу от вас, уже ничего мне не будет. Так что поумерьте свой пыл!

— Будет, Степнов! Еще как будет! В письме гражданке Колесовой Любови Николаевне вы сообщили отрывок из закрытого письма ЦК КПСС. — Я вздрогнул, и Чаинов уловил мое волнение. Он продолжал:- Нам гражданка Колесова переслала ваше письмо вот с этим текстом. Ознакомьтесь. — Он протянул мне перепечатанный на машинке текст из моего письма.

Я хорошо помню это письмо. Я писал в нем: 'Сталин решил убрать Кирова несмотря на то, что тот был ему предан больше, чем кто-либо. За год до своей смерти Киров написал панегирическую брошюру о единственном гениальном вожде-ленинце Иосифе Сталине. Кстати, брошюра потом никогда не переиздавалась. Но на Семнадцатом съезде за Кирова проголосовало более трехсот человек, а за Сталина в сто раз меньше, и Сталин дал команду подтасовать бюллетени, чтобы было, как он выразился, так, как у Кирова. Киров знал об этой подтасовке. Поэтому убили сначала всех, кто был в счетной комиссии, затем Кирова, а потом и почти всех участников съезда партии. Передаю тебе почти дословно отрывок из закрытого письма XX съезду партии.

'Обращает на себя внимание, — говорил на съезде Н. С. Хрущев, — что убийца Кирова раньше дважды был задержан чекистами возле Смольного и у него было обнаружено оружие. Но по чьим-то указаниям оба раза он освобождался. И вот этот человек оказался в Смольном с оружием, в том коридоре, по которому обычно проходил Киров. И почему-то получилось так, что в момент убийства начальник охраны Кирова далеко отстал от С. М. Кирова, хотя он по инструкции не имел права отставать на такое расстояние от охраняемого. Весьма странным является и такой факт. Когда начальника охраны Кирова везли на допрос, а его должны были допрашивать Сталин, Молотов, Ворошилов, то по дороге, как рассказал потом шофер этой машины, была умышленно сделана авария теми, кто должен был доставить начальника охраны на допрос. Они объявили, что начальник охраны погиб в результате аварии с сопровождающими его лицами. Таким путем был убит человек, который охранял Кирова. Затем расстреляли тех, кто его убил. Это, видимо, не случайность, это продуманное преступление. Кто мог это сделать?'

Я вернул текст копии моего письма Чаинову и спросил у него мягко:

— Но ведь это же достоверный факт, который был изложен на съезде. Какая разница, где я его взял…

— Нас интересует другое.

— Что именно?

— Я у вас спрашиваю, где вы взяли текст закрытого письма? Я могу вам сказать, что гражданка Колесова не будет наказана, поскольку добровольно решила помочь нам…

— Я вам сочувствую, товарищ Чаинов, — вдруг и такая мысль пришла мне в голову. — Как вам трудно работать! Какая сволочь отняла у вас право бить, истязать, рвать ногти клещами, вспарывать животы? Вы уже третий час долдоните одну и ту же глупость, неужто за это можно человеку платить зарплату?

В это время вошел в комнату человек в форме капитана.

— Что Колесова? — спросил у него Чаинов. Вопрос, я так понял, был задан специально для меня.

— К сожалению, ее не удалось найти. Она задержана милицией…

В тот же день меня отпустили, и я побежал на переговорный пункт. Любы не было дома, а с ее мамой я не разговаривал. На вопрос, когда Люба будет дома, мне совершенно спокойно ответили: 'Вечером'.

Вечером я позвонил Любе:

— У тебя были какие-нибудь неприятности?

— Небольшие, но уже все позади. За меня вступилась вся группа, где я учусь. Я подробно потом расскажу. Сейчас все уже позади…

Я ушел с переговорного пункта в скверном настроении. Все только начинается, подумал я тогда.