Аргайл поднимался вверх по лестнице в унылые покои отца Чарлза, рассчитывая, что тот поможет ему перевести рукопись с греческого языка, и встретил спускавшегося вниз отца Поля. Тот, как всегда, был спокоен и тих.

— Боюсь, это не очень удачная мысль, — заметил он, когда Аргайл высказал ему свое намерение. — Отец Чарлз сейчас не в форме.

— Я не задержу его надолго. Зато он сэкономит мне уйму времени. Он задал мне загадку и, насколько я понимаю, давно знает на нее ответ.

Отец Поль снова попытался отговорить его:

— Вы, конечно, можете попробовать, но, боюсь, у него сейчас обострение болезни. Он едва ли скажет вам что-то осмысленное, и в любом случае я бы не стал полагаться на сведения, которые он сообщит вам в таком состоянии.

— И как долго продлится обострение?

— Трудно сказать. Иногда оно длится пару часов, иногда затягивается на несколько дней.

— Ждать несколько дней я не могу.

Отец Поль развел руками:

— Боюсь, ничем не смогу вам помочь. Если это так необходимо — попробуйте, сходите к нему. Вероятно, он не поймет вас, но хотя бы получит удовольствие от общения. Я стараюсь навещать его при малейшей возможности — ведь это он привел меня в орден. Я очень многим обязан ему, и мне это приятно. Но сейчас вы вряд ли чего-нибудь от него добьетесь.

— Я все же попытаюсь. Он не проявляет агрессивности в такие моменты?

— О нет. По крайней мере в физическом отношении.

— А в другом? Может накричать? Я просто хочу понять к чему мне ГОТОВИТЬСЯ.

— Иногда он бывает очень грозен и говорит ужасные вещи. А еще…

— Что?

— Бывает, что он говорит на других языках.

Отца Поля почему-то сильно смущал этот признак сумасшествия, но Аргайла это как раз взволновало меньше всего. Он снова повторил, что все же попытается достучаться до разума отца Чарлза, и продолжил путь наверх. «Лишь бы он дал мне перевод, — думал он дорогой, — а там может хоть пантомиму устраивать».

Тем не менее перспектива общения с безумным стариком не слишком его прельщала: насмотревшись готических ужастиков, он ждал худшего и с замирающим сердцем постучал в дверь. Ответа не последовало. Несколько минут Аргайл стоял в коридоре, приложив ухо к двери, потом тихонько открыл ее и заглянул внутрь.

В комнате снова было темно, но на этот раз Аргайл знал, куда смотреть, и в тонких лучах света, пробивавшихся в щели опущенных жалюзи, увидел отца Чарлза. Он стоял на коленях рядом со стулом и молился. Аргайл не осмелился прервать его молитву и хотел уйти, но отец Чарлз вдруг поднял голову и, не оборачиваясь, заговорил. На греческом. Слишком быстро, чтобы Аргайл мог понять смысл.

Джонатан стоял в дверях, не зная, как поступить, когда отец Чарлз повернулся к нему и жестом пригласил войти. Аргайл вздохнул с облегчением: старик узнал его, и лицо его имело вполне осмысленное выражение. Оно было спокойным и ясным, это лицо; глаза закрыты, жесты медленные и вялые. Он открыл глаза, посмотрел на Аргайла и протянул к нему руку.

Видя, что от него чего-то ждут, Джонатан подошел и взял руку, однако нахмуренные брови отца Чарлза подсказали ему, что от него ждут чего-то еще. Не помощи и не пожатия, а…

Пронзенный внезапной догадкой, Аргайл несмело наклонился и поцеловал предложенную руку. Отец Чарлз кивнул и поднялся с колен. Опустившись на стул, он жестом велел Аргайлу сесть на пол. Джонатан повиновался и ждал следующего сигнала.

Отец Чарлз снова заговорил на греческом; Аргайл кивнул, делая вид, что понимает. Потом ему показалось, что старик перешел на латынь, потом на какой-то совсем недоступный язык. Что же это? Санскрит? Ассирийский? Иврит? Это мог быть любой из них. Отец Чарлз заметил растерянность Аргайла и перешел на немецкий, потом вроде бы на болгарский, и затем прозвучала быстрая фраза на французском. Вот это уже лучше. Аргайл яростно закивал и ответил.

— Ваш долг и привилегия — хранить молчание. Пусть я покинут и забыт, но вы будете оказывать мне почести, соответствующие моему положению. Так мне было обещано, — сказал отец Чарлз, и в голосе его прозвучало сожаление оттого, что приходится напоминать такие простые вещи.

— Простите, сир.

— И вы будете обращаться ко мне подобающим образом.

— Простите, — сокрушенно сказал Аргайл. — Как мне следует к вам обращаться?

— Ваше высокопреосвященство.

— Вы монах. Разве не правильнее обращаться к вам просто «отец»?

Отец Чарлз помолчал, пристально глядя на Аргайла.

— Я вижу, мой маскарад сработал. Кто вы, юноша? Мне знакомо ваше лицо, я видел его раньше. Вы действительно не знаете, кто я?

Что ответить на это? Аргайл покачал головой.

— Да, все считают меня монахом. Я вынужден носить это платье и притворяться. Вас прислал его святейшество Каллист12?

Аргайл улыбнулся. Он был не большой знаток истории церкви, однако знал, что Каллист не был папой.

— Он никому не сказал. Даже вам, — продолжил отец Чарлз удивленно. — Как это похоже на него. Если вы будете моим агентом, вам следует знать. Иначе вы можете наделать ошибок и провалить все дело. Поклянитесь, что все сказанное в этой комнате останется между нами. Вы даете клятву, что не выдадите моей тайны ни при каких обстоятельствах?

Что за чертовщина! Он совершенно не в своем уме, но все происходящее почему-то казалось Аргайлу чрезвычайно трогательным. В своем сумасшествии отец Чарлз умудрялся вести себя величественно и достойно.

Аргайл поклялся. Отец Чарлз кивнул.

— Теперь я могу открыться. Я — Константин XI Палеолог, византийский император, наместник Бога на грешной земле, наследник Августа и Константина.

Вот это да! Аргайл в изумлении раскрыл рот. «Император Константин» снисходительно улыбнулся:

— Я знаю. Вы думали, я умер, но вот он я, сижу перед вами. Но поскольку сейчас я, человек, который владел половиной мира, вынужден прятаться, скрывая свое истинное лицо, и тайно молиться в дальней комнате, никто не должен знать о моем чудесном избавлении. Эту тайну знают всего три человека, и теперь вы — один из них. Храните ее, иначе все рухнет. Император умер у стен Константинополя, сраженный неверными. Так думает весь мир, и пусть он пребывает в этом заблуждении до тех пор, пока мы не