— Как это согласуется с теорией богословия?

Он улыбнулся и медленно покачал головой:

— Никак не согласуется. Но что с ними поделаешь? Они думают, что она рассердилась на них и лишила своего покровительства. Откровенно говоря, такое отношение сильно смахивает на язычество. И разумеется, они обвиняют нас. Если бы мы не спрятали ее от них, закрыв двери… Вы знаете, вчера в табачной лавке они ужасно кричали на отца Люка. Говорили, что мы навлекли на их квартал несчастье. Вы можете поверить, чтобы подобное творилось в наш век?

— С трудом.

— Уму непостижимо. Это была идея отца Ксавье. Закрыть церковь. Но мы и представить себе не могли, что маленькая «Мадонна» пользуется такой популярностью.

Все эти цветы и корзины с фруктами они принесли в надежде умолить ее вернуться. Если так пойдет дальше, к нам могут явиться с визитом.

— Кто?

— Приходский попечитель и помощник кардинала. Это грозит нам большими неприятностями. Нас станут критиковать зато, что мы закрыли церковь и способствуем распространению суеверий. Знаете, синьорина, я уже слишком стар для таких вещей.

Флавия взглянула на его усталое морщинистое лицо, на поникшие плечи и не смогла не согласиться. К счастью, подобные вопросы находились вне ее компетенции, хотя Боттандо на ее месте, вероятно, дал бы ему какой-нибудь простой житейский совет. Но в свои шестьдесят он мог себе это позволить. А ей бы со своей работой справиться, не то что учить других.

— Я хотела спросить насчет ключей, — сказала она, переводя разговор в более понятную ей плоскость. Она выдержала паузу, и отец Жан терпеливо подождал. — Свидетели видели, как в шесть тридцать какой- то человек зашел в церковь и спустя несколько минут вышел оттуда. Это означает, что кто-то из ваших открыл ему дверь. Сколько у вас здесь ключей? И кто имеет к ним доступ?

— От большой двери? Той, что выходит на улицу? Она кивнула.

— От нее есть только один ключ, — сказал отец Жан.

— Могу я взглянуть на него?

— Конечно. Он висит на гвозде рядом с дверью.

— Мне бы хотелось проверить это лично.

Он улыбнулся:

— В этом нет никакой нужды, но если вы хотите, пожалуйста. Я сам видел его сегодня утром. Кстати, вы уже арестовали этого человека? Может, я скажу сейчас не по-христиански, но мне трудно простить человека, который покушался на отца Ксавье.

Флавия состроила гримаску. Очевидно, ему еще не сообщили.

— Видите ли, дело значительно осложнилось, — сказала она. — Тело мистера Буркхардта выловили сегодня утром из Тибра. Его застрелили.

— О Боже! Бедная душа.

— Да уж.

— Только я не очень понимаю, что это значит.

Она печально посмотрела на него:

— Вы не единственный, отче, поверьте мне. Из банальной кражи незначительной картины дело перерастает в нечто более серьезное. Это какой-то кошмар. Надеюсь, отец Ксавье сумеет прояснить ситуацию, если врач разрешит нам поговорить с ним.

— А как вы думаете: ему больше не угрожает опасность?

Она пожала плечами:

— Я и раньше считала, что она никому здесь не угрожает, и, как видите, ошиблась. Мы приставили к нему охранника.

— Почему-то меня это не слишком успокаивает.

— Меня тоже, — без обиняков призналась она.

— Я бы предпочел приставить к нему одного из наших братьев — кого-нибудь покрепче.

— Отличная мысль. Вы хотите сказать что-то еще?

Отец Жан мялся, не решаясь заговорить, — видимо, тема была очень деликатной.

— Говорите, вряд ли вы меня смутите. Сегодня меня уже ничем не удивишь.

— Я просто подумал, когда же мы увидим генерала? Вы только не подумайте: я нисколько не сомневаюсь в вашей компетентности. Но в прошлый раз мы имели дело с генералом Боттандо… и мне казалось, у нас с ним установились теплые отношения, и… я был бы очень рад снова увидеться с ним.

— Боюсь, ваше желание невыполнимо, — ответила уязвленная Флавия. — Расследование поручено мне. А генерал Боттандо в настоящий момент очень… занят.

Она попыталась скрыть обиду, и ей это почти удалось. Придется привыкнуть к тому, что ее все время будут сравнивать с Боттандо.

— Простите. Вы только не подумайте, я ни на секунду не усомнился…

— Понятно. Примите это как данность: если вам есть что сообщить, придется говорить это мне.

— О Господи! Вы все-таки обиделись. Дело не в вас, а в том, что с генералом мне было бы проще — ведь с ним мы уже имели дело, а вас я совсем не знаю.

Флавия наградила его испепеляющим взглядом. Скажет он в конце концов, в чем дело?

— На днях мне стал известен факт, весьма меня огорчивший.

— И вы не хотите, чтобы о нем узнал кто-нибудь еще?

Он печально кивнул.

— Обещаю забыть о том, что вы скажете, если это не повлияет на расследование, — успокоила его Флавия. — Я должна найти вора и убийцу; чужое грязное белье меня не интересует.

Он откашлялся, сделал глубокий вдох и начал. Но начал издалека.

— Вы, возможно, уже заметили, что мы с отцом Ксавье расходимся во взглядах по некоторым вопросам?

Она кивнула:

— В общем, да.

— Не так давно я был вторым по старшинству после отца Чарлза, возглавлявшего наш орден до отца Ксавье. Думаю, он сделал для ордена больше, чем кто-либо из его предшественников. Не подумайте, что я пристрастен: он помог нам пережить нелегкие времена, наступившие после второго Ватиканского собора. Он обладал редким даром гасить страсти силой своего убеждения. Я знал его на протяжении всей своей жизни. Он был всего на несколько лет старше меня, и я любил его как родного брата.

Флавия кивнула.

— А потом он заболел и уже не мог исполнять свои обязанности. Тогда мы избрали отца Ксавье. Вы можете посчитать мое мнение несправедливым, но я считаю его слабым человеком: душевную стойкость он подменяет уверенным видом, но это не одно и то же, если вы понимаете, что я имею в виду.

Он посмотрел на нее, и Флавия снова кивнула. Как это все далеко от сути.

— Принимая очередное решение, он не чувствует за собой правоты, как это было с отцом Чарлзом. Убеждая других, он убеждает себя и потому делает это с большим пылом и догматизмом, чем если бы в действительности был в этом убежден. Выдвинув какую-нибудь идею, он намертво вцепляется в нее, опасаясь обнаружить собственную слабость. Он разжигает страсти и вступает в конфронтацию, вместо того чтобы убеждать и примирять.

Сейчас он задумал полностью реорганизовать орден. Возможно, отчасти он прав: перемены назрели. Но, знаете, я его ненавижу. Это очень плохо, но я ничего не могу с собой поделать. Такой человек, как он, не может нравиться. Все его действия — скрытая критика действий отца Чарлза. Отец Ксавье заменил человека незаменимого — в нем напрочь отсутствуют доброта, мудрость и, если хотите, даже святость, отличавшие отца Чарлза.

Так и вышло, что всякий раз, когда отец Ксавье выдвигал очередную идею, я оказывался в оппозиции. Он хотел заработать денег и изменить систему обучения в странах третьего мира — я голосовал против. Кто он такой, чтобы переделывать то, что создал отец Чарлз? Когда он предложил распродать нашу собственность, я снова возглавил оппозицию и не допустил распродажи. Вы понимаете, о чем я говорю?