И тут ее чудесное лицо внезапно исказилось каким-то чрезвычайно сильным и совершенно ему непонятным чувством.
«Что с тобой, Ашка?» – испугался Высоколобый Бутылконос.
Она опустила лицо в ладони и произнесла из глубины глухо: «Да, мне тоже кажется, что я могу себе кое-что позволить».
Он взял ее за запястья и развел ладони. Заглянул в мятущиеся глаза.
«Что ты задумала, дорогая?»
«Пусти!»
Освободив руки, она откинула со лба спутанные волосы, а потом вдруг вырвала из пакета с золотой веревочкой один из ярчайших платков «Свистократи». Прокричала почти неслышным шепотом, яростно, всем лицом артикулируя каждое слово:
«Я хочу взять штурмом тюрьму „Фортеция“!»
Уже несколько месяцев она жила с этой идеей. Какого черта нам сдаваться, что ли, брести на бойню один за другим, думала она, один за другим, а потом все более и более крупными отарами, как наши деды брели в 1937-м, так, что ли? Опять, что ли, этой блядской истории повторяться в виде фарса? Или, вернее, в виде фарша?
Она вспоминала, как в детстве впервые услышала эту зловещую цифру. По радио нередко в «концертах по заявкам» пели миловидную ностальгическую песню:
Бабка Станицина смахивала слезу, за ней лицемерно всхлипывал свояк Лев Африканович. А молодые еще родители, Стратовы, Вертолетовы, Ясношвили, бешено хохотали, подхватывали издевательский парафраз:
Крики бабки: «Как вам не стыдно?! Ничего святого!» Хохот все пуще. Дети возмущенно стучат по столу: «Проклятые родители! Немедленно объясните! Какой-такой 37-й?» Папаша Ясношвили изображает закавказского зверя: «Трррыыдцат-сссээдмой!»
Да неужели только родители добились свободы, а нас опять огородят зоной? Она вспомнила их дискуссии середины 90-х. Многих пугали непомерные доходы, беснование Мидаса, возникновение могучих капиталистических княжеств. Ген как-то сказал на ужине акционеров: «Нам нечего бояться. На месте тоталитарной казармы мы создаем общество многих альтернатив. Мы вытесняем из сознания граждан государство как единственную возможность жить. Иными словами, мы выполняем наш исторический контракт с Россией».
Так, думает Ашка. Она идет через тюремный двор от омерзительного дома супружеских свиданий до гнусной проходной. Солдат Минюста со стволом на плече смотрит на ее приближение с гадкой улыбкой. У всей этой сволочи только одно на уме. Неожиданно она вспоминает, что у нее в сумочке лежит конверт, а в нем пять тысяч баксов наличными. Еще не продумав происхождение импульса, она протягивает солдату, вернее, сержанту, точнее, старшему сержанту, конверт. Скуластая рожа с порядочной россыпью угрей угрожающе хмурится. «Это что?» Она озаряет его великодушной улыбкой. «Подарок». Он заглядывает в незаклеенный конверт и тут же прячет его в карман штанов, под ствол автомата. Вся коллекция его угрей перемешалась в тотальном изумлении. Он открывает перед ней дверь. «Прошу вас... мадам». Она проходит через турникет и уже на внешнем крыльце передает ему свой пропуск на выход. «Всего хорошего», – слышится за спиной. Так.
Сидя уже в джипе среди своих парней, она старается унять дрожь, пытается думать. Надо всех в этой «Фортеции» подкупить. Всех без исключения. И не такими жалкими суммами, как сейчас. Фан-та-сти-ческими суммами! Пусть каждый страж этого большевистского, миошного замка получит настоящую Бонанзу! Пусть он исчезнет в назначенную ночь, чтобы потом потратить свой куш. Никто из них не устоит перед долей в пол-лимона. Перед лимоном! Мой муж, отец Пашки и Никодимчика, великий Ген Страто, выпестованный Ленинским комсомолом и идеями Альбера Швейцера, стоит этих трат! Он стоит всех наших денег и всех редкоземельных элементов!
Потрясенная этой ошеломляющей идеей, она не могла больше думать ни о чем другом. Самое трудное состояло в том, как уберечь все в секрете. Надо все подготовить тщательно и не торопясь, чтобы потом провести на головокружительном слаломе всю акцию с массовым подкупом, входом передового отряда в тюрьму, падением замков и задвижек, с распахиванием всех дверей настежь, освобождением Гена Страто на фоне массового исхода всех подследственных и приговоренных. Круг посвященных не должен превышать полусотни самых преданных лиц. Сук, Шок и Алмаз формируют передовой отряд. Преданность и вознаграждение не противоречат друг другу. Каждый боец получает по пять миллионов. Соответствующим образом будут подготовлены транспортные средства и авиагруппа. Командовать парадом, хочешь не хочешь, приказано мне. Распорядителем финансовых операций станет, разумеется, Бразилевич. Все траты будут производиться из наших личных средств. С помощью мистера Перджамента, а также нескольких наших юристов за неделю до акции будет обеспечен стабильный и убаюкивающий поток дезинформации. Кто-то из лидеров мирового бизнеса совершит поездку в Москву с предложением вынести «Таблицу-М» на мировой тендер. Да, в число посвященных придется, конечно, ввести и сочинителя Базза Окселотла.
«Это безумие», – сказал Бразилевич. За стеклянной стеной президентского офиса «Таблицы-М» стоял нечастый гость Москвы, пылающий на все небо закат. Силуэт состоял из нескольких высоток и церковных куполов. Среди темного рельефа крыш пониже светились и мигали рекламные экраны. Солнце казалось просто огненным шаром, а не творцом земной светотени. Финансист на мгновение вообразил себя не созерцателем, а прямым участником заката, находящимся в его центре. Быть может, скоро снова придется прощаться с этой ненаглядной Ква-Ква. «Скажи мне, Ашка-Юшка-Эшки, если все пройдет успешно, ты позволишь своему Высоколобому Бутылконосу поселиться где-нибудь поблизости?»
Она взвизгнула, словно десятиклассница, получившая украденную тему сочинения, пронеслась по всему периметру зала и уселась своими изящными худощавостями на крепкое колено верного казначея. «Вадим Высоколобый, значит, ты знал о своей бутылконосости, значит, ты согласен?!»
Между тем тайный магистр вроде бы несуществующей структуры, промелькнувший перед нами страниц пятьдесят назад под четырьмя фамилиями, принадлежащими вроде бы четырем разным персонам, пребывая под пятой сугубо русской фамилией Комплект, сидел в глубоком кресле перед камином на третьем этаже подмосковного санатория, в котором он числился истопником, но который на самом деле полностью принадлежал ему самому и только уже во вторую очередь руководимой им структуре МИО.
Услужающий хлопец то и дело подносил ему распечатки из Интернета, в коих хоть самым малым образом, хоть намеком упоминалось дело Стратовых и их «Таблицы-М». Сам товарищ Комплект терпеть не мог новой информативной технологии. Эра скоросшивателей и стеллажей с картонными папками, вдоль которых и он сам когда-то скользил в нормативных бахилах, гибкая лоза органической поросли, снилась ему в неспокойных снах, о наличии которых он даже самому себе не отдавал отчета. Открытая власть с подачи своей юной лозы радеет на строительстве открытой и недвусмысленной вертикали, а он между тем с каждой ветви давно существующей невидимой и весьма многосмысленной вертикали взирает в глубины непререкаемым лицом.
Чуть поодаль в таких же глубоких креслах располагаются два ближайших сподвижника товарища Комплекта, чем-то напоминающие уже закомых нам товарищей Чегодаева и Бектабеева, но не они. Разбираясь с печатным материалом и делая кое-где пометки красным карандашом производства фабрики имени Л.Б. Красина, Комплект отбрасывает кое-какие листы сподвижникам. Те подхватывают эти листы и с мнимой вдумчивостью классифицируют пометки диктатора: вв, чв, чм. В ходу также некоторые знаки – вопросительный, восклицательный и крошечный паучок, напоминающий незабвенный серп-и-молот. На самом деле озабочены они в первую очередь не пометками Комплекта, а светотенью его деревянного лица.
В принципе, в таком пристальном наблюдении лиц заключался основной этикет руководящего круга МИО. Суть проблем артикулировалась крайне редко, членораздельно – почти никогда. Понять товарища по оружию надо было прежде всего по мимике, ну по жестикуляции, по национальным междометиям, по хмычкам, чмочкам, пучочкам щелчков. Что же касается самого диктатора, то его приказы можно было уловить только по колебаниям светотени лица, к которым вели карандашные пометки и подчеркивания.
