Ашка Стратова, каждый раз посещая мужа в тюрьме, едва справлялась с приступами ярости. Мерзавцы, думала она, как они смеют держать моего гордого мальчика в своем пробздетом узилище! Этого мальчика, прототипа какого-то полуфантастического Геннадия Стратофонтова, который хорошо учился в школе и не растерялся в трудных обстоятельствах, того самого, который в тринадцать лет умудрился навсегда влюбиться в одноклассницу, какую-то чемпионку художественной гимнастики Наташку, что ли, Вертопрахову, что ли, как будто нельзя было ее прямо назвать именем прототипки Ашки Вертолетовой. Этого мальчика, Генчика Страто, которому навсегда исполнилось восемнадцать лет, с которым мы целовались в небе над Талахасси! С которым мы карабкались на вершину нашего вулкана, а потом спускались на канатах в кратер, в нашу-нашу-нашу пещеру, в которой мы зачали сначала нашу красоточку Пашку, а потом нашего неповторимого Никодимчика! Моего вечного мужа-мальчишку, который умудрился одурачить гэбэшников и удрать из окаменевшей со всем населением Москвы! Этого умницу и одновременно сумасброда, в башке которого то и дело рождались всякие утопические проекты процветания его любимой Африки! Этого смельчака, который стал одним из главных заводил самой вдохновенной в российской истории революции-контрреволюции! Зачинателя до сих пор еще непостижимого движения редкоземельных элементов! Собирателя редкоземельных характеров в одну непрогибающуюся группу великолепных друзей! Воздух, солнце, резкие порывы ветра, ослепительный Габон, Елисейские Поля, постоянно возникающая между нами страсть – вот что такое жизнь Гена Страто, а вовсе не тюремная шконка, не камерные тормоза, не вся эта гнусная, претендующая на вечность, на все его оставшиеся годы крытка. Я не могу его там оставить, особенно сейчас, когда начала улавливать в нем первые признаки гниения, сиречь отчаяния.

Ей казалось теперь, что она разгадала причину его моногамии, многолетней влюбленности только в одну, дарованную ему ранней молодостью женщину. Держась за меня, трепеща со мной, он всегда боролся за свою молодость, просто отказывался от другого возраста – вот в чем дело. Значит, и мне не подобает смириться и увядать в стороне от него.

Теперь она очень редко вспоминала своего еще совсем недавно головокружительного пришельца Алмазова. Все мои случайные quickies, то есть в темпе, пересечения с разными мужиками, парнями и пацанами, по сути дела, были ничем иным, как дерзкими приветами Гену, его моногамии. Даже Макс, который с ума сошел от любви ко мне, который что-то перевернул во мне, возбудил желание куда-то с ним смотаться навсегда, даже этот вдребезги несчастный одиночка, не знающий, где и от кого он родился, едва не ставший убийцей наших детей, а теперь готовый за нас всех, включая и Гена, в одно мгновение погибнуть, даже и он теперь, когда Ген начал гнить от тюремных миазмов, уходит все глубже в свое подполье, все дальше от меня. Я + Ген, больше ничего нет, а уж тем более в этой связке, прошу прощения, мистер Ген, полностью отсутствует ваша мимолетная пассия Елена, страстная фурия теннисных кортов, многотысячных сборищ, сверкающая молодостью и красотой Стомескина, которая меркнет рядом с жалкой Ашкой Стратовой, пресловутой Леди Эшки.

Однажды она призвала к себе директора своего финансового отдела Бразилевича Вадима Мирославовича, который, конечно, был в нее влюблен. Тот явился в одном из своей знаменитой дюжины английских костюмов, а именно в отменном herring bone с абсолютно дисгармоническим платком из нагрудного кармана и в совсем уже вопиющем галстуке, рисунок которого напоминал многоцветного паука компьютерной заставки. Интересно отметить, что еженедельные визиты агентов прокуратуры с их выемками финансовых документов ничуть пока не повлияли на столь элегантную безупречность Вадима Мирославовича. Движения его по-прежнему напоминали послеобеденную прогулку мыслящего дельфина, светился большущий, будто бы полированный лоб, а непомерно крупный и странноватый нос уравновешивался аккуратно подстриженными и слегка подкрашенными усиками. Помнится, он всем понравился, когда впервые по рекомендации банка «Лионский кредит» появился в «Таблице». Ребята старались имитировать его плавные движения, а член триумвирата госпожа Стратова тут же назвала финансиста «Высоколобым Бутылконосом». Все присутствовашие тогда посыпались со стульев, однако договорились не разглашать это прозвище как один из важнейших секретов корпорации.

Он был полиглотом, и не в шутливом каком-нибудь смысле, а в реальном: успел за свои полсотни годков поглотить не менее семи европейских языков, точнее, английский, французский, германский (с нюансами), испанский, итальянский, шведский, польский, перемешанный с сербско-хорватским, и кроме того японский. Обладал превосходнейшим мировым авторитетом и обширной сетью личных знакомств; своего рода любимчик мировой финансовой тусовки. Поговаривали, что именно благодаря Бразилевичу власть, проеденная малограмотными миошниками, в который раз начинала буксовать перед идеально прозрачной отчетностью «Таблицы». Поговаривали также, что его, в который уже раз, приглашали занять высокий пост в европейской администрации, однако он уклонялся от почетных позиций. Ну что вы хотите, говорили одни, разве сможет страсбургская бюрократия предложить ему то, что он получает в «Таблице», то есть колоссальный оклад по высшему СЕО-тарифу. Другие, то есть люди близкого круга, загадочно улыбались. Они-то знали, что дело тут не в окладах, что Высоколобый Бутылконос готов трудиться и за ничтожные гроши официальной зарплаты или даже бесплатно, лишь бы не покидать то здание, где на 15-м этаже обретается его мечта по имени Леди Эшки, откуда она то слетает, стуча каблучками по всем этажам и раздавая всем попавшимся поцелуйчики в щечки, иной раз попадая по ошибке и в закрылья иных бутылковидных носищ, то в зловещем беззвучии опускается в лифте на какой-нибудь нацеленный сверху этаж и начинает там кого-нибудь распекать, поднимая голос все выше и выше вплоть до сугубо русского, едва ли не зауральского, повизгивания.

В тот день Бразилевич принес Стратовой немыслимой изысканности пакет, который, быв дернут за золотую нить, раскрывался с демонстрацией нескольких дюжин шейных платков невиданных доселе дизайнов.

«Новая коллекция „Свистократи“, – пояснил он. – Похоже, что изготовлена специально для тебя. Увы, у бедной Ашеньки времени нет даже заглянуть в бутик, чтобы случайно натолкнуться на такую красоту. Пришлось проявить инициативу».

«Как ты мил, Вадим». – Она устало подставила ему щеку, не вставая из своего административного кресла. Верхушка корпорации была приучена говорить друг с другом на «ты». Поцелуйчики на бегу тоже были в ходу, однако Вадим Мирославович при встречах с Ашкой всегда настаивал, что он привык целоваться французским дуплетом.

Едва он уселся в кресло по другую сторону президентского стола, как она включила на очень низких тонах хорошо знакомый в этом помещении бесконечный концерт минималистского композитора Филиппа Гласса. Исполнявшийся черт знает на каких инструментах, он напоминал радиоглушение времен холодной войны. Ту же функцию эта музыка, собственно говоря, выполняла и сейчас, с той только разницей, что прежние глушилки перекрывали от советских ушей вредную информацию, в то время как минималистская музыка перекрывала подслушивание со стороны прежних глушителей. Услышав шумовые каскады Гласса, Бразилевич понял, что разговор предстоит серьезный.

«Сколько тебе времени нужно, Вадим, чтобы подсчитать наши с Геном живые деньги?» – спросила Ашка с некоторой железноватостью в голосе.

«Минут десять, – ответил он, – если ты развернешь ко мне свой компьютер».

«Лучше садись рядом со мной», – предложила она и с помощью редкоземельного магнита тут же подтащила свободное кресло вплотную к своему, президентскому.

Вадим Мирославович ликовал: сидеть рядом с ней да еще иной раз касаться ее локтя своим локтем! Он вынул из бумажника довольно заурядную пластиковую карточку, протащил ее через магнитную полоску, с помощью которой вы расплачиватесь за корзинку бакалеи, затем ввел в интернетовские дебри текст задачи и стал ждать, когда этот специально им разработанный механизм раскроет один за другим все коды стратовских счетов, вычтет из них все имеющиеся liabilities и сплюсует все assets наличных. Ашка в эти минуты делала вид, что проверяет какие-то бумаги, а он то и дело поглядывал на ее как бы вызывающий профиль. Наконец, минут через восемь машина бибикнула – расчет произведен. Бразилевич торжественно объявил:

«На счетах нашего Узника и его благоверной супруги находится семь миллиардов сто восемьдесят миллионов девятьсот двадцать девять тысяч восемьсот семьдесят пять долларов и 89 центов. В общем, вы можете себе кое-что позволить, как мне кажется».