новых партнеров и танцовщиц? Как вы думаете?

— Да, конечно, удобнее… Но теперь уже необходимо чтобы кто-нибудь вел все дела вашей труппы, не обременять же вам себя еще этими заботами…

— О конечно, Хильда Бьюик, англичанка… и русская, я нашла ее в Нью-Йорке в «Метрополитен опера», Анна Пружина, балерина… Они отлично со всем справлялись.

Дандре слушал и вдруг неожиданно вздохнул:

— Ах боже мой, боже мой! Как бы я хотел уехать куда-нибудь, куда-нибудь, лишь бы уехать!

— А служба? — напомнила она, недоумевая.

Дандре заторопился переменить тему.

— Вы нарушили контракт с Мариинским театром, Анна, ня разу не выступив в этом сезоне на своей сцене, — сказал он. — Вам придется платить неустойку! К сожалению, я не могу вам сейчас помочь…

— Не тревожьтесь, Виктор, я заплачу неустойку и, как Преображенская, перейду на гастроли… У меня уйма предложений и контрактов! — добавила она с азартом. — Ведь я заключила договор в Америке на январь и февраль, потом на двадцать спектаклей в Лондоне, в Париже, а потом еще самостоятельно на два месяца в Лондоне.

Выговорившись, Анна Павловна посмотрела на Дандре, всегда уверенного в себе, и поняла — он чем-то удручен. Ей стало жаль этого растерянного человека. Она подошла к нему и положила руку на плечо:

— Поедемте со мной в Америку, в Лондон, в Париж, будете вести мои дела… — чуть не плача от сострадания, говорила она, стараясь как можно скорее выговорить и свою жалость, и свое обожание. — Конечно, нам придется пожениться… Там нельзя иначе. Но это будет тайно, только в документах, для формы. А так я Анна Павлова, вы Дандре, мой друг, мой импресарио… Муж для светских друзей и владельцев отелей! Итак, мы едем вместе, мой друг? — спросила она.

Видимо, ему было трудно вымолвить первое слово, но отвечать все-таки необходимо. Пересилив себя, он объяснил ей, что идет ревизия общественного управления и бог знает чем это все кончится; с него взяли подписку о невыезде. Могут быть всякие неожиданности…

— Ну что ж, оставайтесь! — вспыхнула она.

— Но, Анна, во всяком государстве есть свой правопорядок, законы…

Она отошла от него в дальний угол и устало села на стул. Она быстро наполнялась энергией и еще быстрее расходовала ее, мгновенно вспыхивала и так же мгновенно остывала. Искренне привязанная к Дандре, она обращалась с ним как капризный ребенок, бранила, гнала прочь, потом просила прощения, неизменно получала его, и тогда все начиналось сначала. Из этих сцен во многом и состояли их личные отношения, не отражавшиеся, впрочем, ни на танцах Анны Павловны, ни на деятельности Дандре.

Служебные порядки, не ей самой учрежденные, не интересовали Анну Павловну. Тем не менее спустя неделю на счет дирекции Императорских театров поступила из Лондона по нарушенному контракту Анны Павловой неустойка в сумме двадцати одной тысячи рублей…

Анна Павловна грустно смотрела в окно на Неву. От Дворцового моста на Васильевский остров конькобежцы перевозили публику на креслах. Начиналась метель. У Павловой тяжко было на душе — она будто прощалась с родиной… В Лондоне, где вскоре она обрела свой дом, люди не знали ни снежных бурь, ни метелей.

В мае 1911 года начинались выступления Павловой с труппой в «Палас-театре».

Анна Павловна не раз задумывалась, как поступить, чтобы не зависеть от дирекции Императорских театров. Павлова хотела танцевать то, что ей нравилось самой. В окрестностях Лондона она увидела Айви- Хауз, то есть «Дом, увитый плющом», и арендовала его. Особняк этот некогда принадлежал знаменитому английскому художнику-пейзажисту Джону Тернеру.

Айви-Хауз высился среди старого парка. Длинная деревянная терраса дома смотрела на пруд, в котором при Тернере отражалось синее небо, а при новой хозяйке стали жить еще и белоснежные лебеди. За прудом утопала в зелени колоннада беседки. Дорожки, идущие к ней, очерчивались цветниками, а в дальнем углу сада стояла теплица.

Не только вокруг дома, но и внутри его все строго соответствовало тонкому вкусу и английскому представлению о комфорте. В середине двухэтажного здания расположился двухсветный зал со стеклянной крышей, а внизу и наверху находились жилые комнаты. Полуподвальный этаж дома Анна Павловна отвела под театральную костюмерную. Здесь в шкафах, выстроенных рядами вдоль и поперек, висели костюмы, разместились парики, бутафория, обувь. Нотная библиотека также заняла свое место в костюмерной. Все это богатство было расписано в картотеке с указанием места хранения. Театральным реквизитом ведали портниха, прачка, парикмахер и библиотекарь-музыкант.

Когда Анне Павловне срочно нужно было получить что-либо из этого богатейшего собрания, вещь доставляли ей в одно мгновение. Во всяком случае, «научной организацией» своего труда Анна Павловна могла бы похвастаться не только перед современниками, но и потомками.

Рядом со спальней балерины помещалась бывшая мастерская художника. Теперь здесь был оборудован танцевальный класс с зеркалами по стенам, светлый, просторный и удобный.

Гостившая у Павловой Наталья Владимировна Труханова запомнила стиль актерской работы Павловой. Ежедневные тренировки в классе с Павловой воспринимались не как тяжелая обязанность, а наивысшее удовольствие. Но они и удивляли несказанно.

Сама Труханова привыкла заниматься от девяти до двенадцати. Ведь надо было проделать ежедневный экзерсис — упражнения за станком и на середине зала, а потом не раз и не два повторить какую-нибудь вариацию.

А Анне Павловне хватало на все полчаса. Правда, за эти полчаса она уставала до изнеможения.

— Я никогда не могла бы работать, как вы. Я все должна делать быстро, иначе не умею жить.

Павлова внимательно следила за каждым движением Натальи Владимировны:

— Подождите! Почему вы это делаете так? А я бы сделала вот так!

Анна Павловна вскакивала со стула, молниеносно проделывала комбинацию из разных па и снова падала без сил на свое место.

— Вот!

— Не поняла, — говорила Наталья Владимировна. — Слишком быстро. Разложите все по четвертям.

Павлова стремительно оказывалась на середине зала и столь же быстро показывала совершенно другую комбинацию. «Это было вообще отличительной чертой неповторяемого и неповторимого гения Павловой: не повторяться!»

«Особым явлением» Павлова оставалась и в частной жизни. Долгие ночные разговоры двух танцовщиц сблизили. Из обрывков этих доверительных бесед для Трухановой вырисовывались некоторые черты сложного характера Анны Павловны.

— Ах, вам меня не понять, не понять! — с искренней горечью жаловалась она. — Что такое моя жизнь? Я создана, чтобы любить и хочу быть любимой. Но я никого не люблю, и меня тоже никто, никто не любит…

— Вас обожают!

— Да! Да! Все! — даже с некоторой досадой отвечала Павлова. — Я всех обожаю, и все меня обожают! Но это не любовь! Точнее, не та любовь, о которой я мечтаю…

Покидая гостеприимный Айви-Хауз с его необыкновенной хозяйкой, Наталья Владимировна радостно вздохнула: насколько легче общаться с обыкновенными людьми и каких душевных усилий стоит жизнь с