«Лебедя». Зрители долго не отпускали балерину. Наконец все стихло. Павлова прошла в свою уборную мимо Хаскелла. Она была раздражена:
— Я ведь чувствую, что танцевала сегодня плохо. Если публика не умеет отличить хорошее от плохого, то зачем тогда балерине предъявлять к себе высокие требования?!
В автобиографической заметке, помещенной в журнале «Солнце России», Павлова писала: «Жизнь танцовщицы многие представляют себе легкомысленной. Напрасно. Если танцовщица не держит себя в ежовых рукавицах, сна недолго протанцует. Ей приходится жертвовать собой своему искусству. Награда ее в том, что ей иной раз удается заставить людей забыть на миг свои огорчения и заботы. Я поняла это в Стокгольме».
Гастроли Павловой в Стокгольме были первым ее выходом на европейские сцены. Турне по Скандинавским странам летом 1907 года возглавляли Анна Павлова и Адольф Рудольфович Больм. В скромную труппу русского балета входил также Федор Васильевич Лопухов, еще учеником театрального училища выступавший в балетах Петипа, Иванова и Горского, а два года назад принятый в Мариинский театр. Танцевал он с Евгенией Платоновной Эдуардовой, совсем молодой артисткой кордебалета.
Финансировал турне Павловой финский промышленник, владелец шоколадной фабрики Карл Фацер. Истинный любитель балета, он рискнул организовать гастроли, кажется, только из любви к искусству. Держался Фацер по-приятельски со всеми артистами и даже помогал прилаживать на сцене декорации, когда кто-нибудь шутливо приглашал его:
— Дорогой Фацер, давайте декорации…
Труппа была так мала, что всем находилась работа, кроме прямой обязанности танцевать. Ставились фрагменты балета «Тщетная предосторожность», «Очарованный лес» и дивертисмент. Павлова и Больм выступали в главных ролях, Лопухов с Эдуардовой — в характерных танцах.
Уже в Риге, с которой началось турне, участников балетной труппы ловили репортеры, чтобы взять интервью, публика шумно аплодировала и требовала повторения номеров. В Гельсингфорсе, Копенгагене, Стокгольме о гастролях русских также писали газеты, называли их выступления откровением нового искусства. Легкость, темперамент, искренность танцев Павловой, широкий свободный, удивительно жизнерадостный стиль плясок Лопухова привлекали европейцев русским духом, профессиональной отделкой деталей, самоотверженным служением танцу.
Каждый вечер являлся в новое здание королевской оперы смотреть русский балет Оскар II, король шведский, автор исторических трудов, поэт, драматург и литературный критик, учредитель шведского ордена «За заслуги перед искусством». Хотя Фацер с искренним восхищением рассказывал о демократизме короля, Анна Павлова все же была несказанно удивлена, получив приглашение Оскара II посетить его во дворце. Всеобщее изумление вызвала в труппе присланная за гостьей королевская дворцовая карета, в которой и покатила дочь бедной труженицы, словно истинная принцесса, по улицам Стокгольма.
Анна Павловна уже в первые дни пребывания в Стокгольме осмотрела столицу Швеции и все ее достопримечательности, в том числе и королевский дворец, открытый для публики.
В приемной, где в витринах экспонировались редкие вещи, вероятно, подарки королю, Анне Павловне пришлось немного подождать. Она так увлеклась разглядыванием витрин, что не заметила, как вошел Оскар II. Он любезно пригласил балерину в торжественный зал и произнес короткую речь. Он благодарил артистку за доставленное ее танцами удовольствие. Особенно отметил исполнение испанского танца и пожаловал ей орден «За заслуги перед искусством».
Конечно, оказанные почести были приятны балерине. Но истинную радость испытала она после одного из представлений в стокгольмском театре. До самого отеля за экипажем Павловой молча шла толпа зрителей. Люди не аплодировали, не переговаривались, не желая нарушать отдыха артистки. Никто не ушел и тогда, когда балерина скрылась в отеле. Толпа так же молча стояла какое-то время под ее окнами. Павлова недоумевала, как ей поступить, пока горничная не подсказала ей, что нужно выйти на балкон — поблагодарить. «Я вышла, — вспоминала много позже Павлова, — и меня встретили целой бурей рукоплесканий и восторженных криков, почти ошеломивших меня после этого изумительного молчания. В благодарность я могла только кланяться. Потом они начали петь милые шведские песни. Я не знала, что делать. Потом сообразила — бросилась в комнату, притащила корзины, подаренные мне в этот вечер, и стала бросать в толпу цветы: розы, лилии, фиалки, сирень… Долго-долго толпа не хотела расходиться… Растроганная до глубины души, я обратилась к своей горничной, спрашивая: „Чем я так очаровала их?“ — „Сударыня, — ответила она, — вы подарили им минуту счастья, дав на миг позабыть ежедневные заботы!“ Я не забуду этого ответа… С этого дня мое искусство получило для меня смысл и значение». Взволнованная, Анна долго не могла уснуть. И хотя понимала, что завтра опять и репетиция и спектакль и утром надо быть бодрой, сон не шел. За окном стоял полумрак северной ночи, тишина была удивительная. Она зажгла настольную лампу, пододвинула ночной столик, открыла пачку почтовой бумаги, предусмотрительно оставленную прислугой отеля. На бледно-голубом листе вывела своим тонким, будто летящим по волнам, почерком первые строки — письма к матери. Их душевная близость, забота друг о друге не бросались в глаза окружающим, но, где бы ни была Анна, она не забывала послать матери открытку, посылку, деньги. Анна знала, что Любовь Федоровна может не понять профессиональных тонкостей ее искусства, но успех дочери наполнял сердце матери гордостью. Долгие годы нужды, разлука с дочерью были не напрасны…
Возвратились в Петербург уже осенью. Воздух был прозрачным, деревья стояли в золоте, солнце показывалось редко. Анне Павловне было и грустно и легко. Она часто думала теперь о главном смысле своего существования — танцевать для народа, нести людям красоту!
Павлова решила брать уроки у Чекетти, знаменитого Чекетти, танцовщика-виртуоза и педагога по классу мимики и классического танца.
В первые годы пребывания Павловой в театральном училище ей не пришлось учиться у Чекетти. Он был вторым балетмейстером и репетитором Мариинского театра и преподавал в старших классах. Анна тогда училась у Гердта. Потом Чекетти поссорился с дирекцией театра и уехал на родину. В 1906 году он возвратился в Россию и открыл здесь частную студию совершенствования для артистов балета.
Многолетнее пребывание среди русских отразилось на выработанном Чекетти методе преподавания специально для русских учеников с учетом индивидуальности каждого. Его учениками, кроме Павловой, были Преображенская, Карсавина, Егорова, Седова, а также Нижинский, Фокин, Горский.
И вот наконец-то Павлова на первом уроке знаменитого педагога. Стоя возле палки, вся внимание, она слушает его — он говорит об итальянской танцовщице Амалии Феррарис, виртуозность которой сочеталась с особой легкостью, грацией и изяществом. Чекетти был убежден, что истинное искусство доступно всем, всех радует. И как пример рассказал, что Феррарис во время репетиций всегда просила сесть в партер рабочего сцены, чтобы тот критически оценивал ее танец. За «труды» она давала ему на кружку пива. «Пиво я не пью, но за критику прошу не обижаться, мадам», — неизменно повторял рабочий.
Павловой пришлось совмещать уроки у Чекетти с репетициями и участием в балетах по вечерам. Так что случалось ей приходить сюда и после спектакля — тогда занятия затягивались до поздней ночи. Чекетти называли волшебником, переделывающим бездарности в гениев. Конечно, это преувеличение. Но неоспоримо то, что во времена Павловой он оставался едва ли не единственным хранителем теоретического наследия Карло Блазиса, доставшегося ему через его учителя Джиованни Лепри, ученика Блазиса.
Блазису принадлежит великая заслуга — он подвел под хореографическое искусство точную науку. Разъясняя своим ученикам основы хореографии, Блазис чертил геометрические схемы соотношения частей человеческого тела. После того как усваивалась линейная структура танца, учитель переходил к округлению поз, показывая их пластическое совершенство. Он написал ряд книг: «Кодекс Терпсихоры», «Полный учебник танца», «Элементарный учебник теории и практики танца». Принципы Блазиса Чекетти передавал в том виде, как сам их получил, но несколько упрощал объяснения, пользуясь для наглядности своей тростью. Балансируя ею, он убедительно демонстрировал основную линию арабеска — горизонтальное положение тела, поддерживаемого вертикальной линией одной ноги. Этой же тростью Чекетти отбивал такт, насвистывая мелодию. Иной музыки на уроках Чекетти не признавал.
Из уважения к новой ученице, сразу заметив в ней сильный талант, Чекетти перенес занятия к Павловой, в ее зал на Английской набережной. Маэстро с той поры и до конца жизни оставался наставником Павловой, иногда даже сопровождал ее во время гастрольных поездок.
На императорской сцене в Мариинском театре происходила в эти годы своеобразная революция: в сезоне 1907 года дирекция театров заказала Михаилу Фокину постановку нового балета «Павильон Армиды»
