записать и разговор, в котором шла речь о выкупе величиной в миллион долларов.

— Вам все же удалось заполучить свою девчонку, да? — недовольным тоном спросил Скотт. Берни молчал, глядя на движущуюся пленку. — Насколько мне известно, вам помогли полицейские. — Берни порадовался: официантка сказала Скотту именно то, что ее просили.

— Я даже не знаю, что вам и сказать.

— Надеюсь, к тому времени, когда состоится суд, дар речи вернется к вам. — Он наверняка шутит. Берни сомневался, чтобы Скотт решился снова обратиться в суд.

— Не думаю, чтобы он состоялся, Скотт, а если вы еще хоть раз попытаетесь ее похитить, сядете в тюрьму. Я мог бы и сейчас добиться вашего ареста.

— На каком основании? Кража ребенка — это не тяжкое преступление. Максимум, что мне угрожает, — провести ночь в тюрьме, да и то вряд ли.

— Суд вряд ли воспримет с восторгом известие о том, что вы похитили ребенка и требовали выкуп.

— Попробуй доказать это, приятель. У тебя нет никаких бумаг, подтверждающих твои слова, а если ты сдуру решил записать наши с тобой разговоры на пленку, имей в виду: суд не примет эти записи в качестве доказательства. — Этот негодяй знал, что делает. — Мы еще увидимся, Фаин. На свете есть масса способов, как выловить рыбку из пруда. — На этом Берни повесил трубку и выключил записывающее устройство.

После обеда он позвонил Гроссману, и Билл подтвердил слова Чендлера Скотта. Запись телефонного разговора не считается в суде доказательством.

— Тогда на кой черт вы подсунули мне эту штуку? — В этой истории закон оказался явно не на стороне Берни, и его служители с самого начала отнюдь ему не помогли.

— Хотя запись нельзя использовать как доказательство, работникам суда будет совсем не вредно прослушать ее, чтобы понять, с чем вы столкнулись.

Но когда Билл передал им пленку, она не произвела на них ни малейшего впечатления, и они заявили, что Скотт либо пошутил, либо решился на такой шаг, пребывая в крайнем отчаянии из-за того, что так давно не виделся с дочкой, и вдобавок узнал о том, что его бывшая жена умерла от рака.

— Они сумасшедшие или просто прикидываются? — Берни оторопело уставился на Гроссмана. — Этот парень — преступник, он похитил Джейн, потребовал выкуп величиной в миллион долларов, она провела шестнадцать дней в Мексике в качестве заложницы, а им кажется, что он «пошутил»? — Подобная реакция повергла Берни в оторопь. Полиция не проявила ни малейшего беспокойства по поводу похищения, а суд отнесся с полным безразличием к известию о том, что Скотт потребовал выкуп за девочку.

Но на следующей неделе выяснилось, что все куда страшней. Берни получил Повестку из суда. Скотт обратился туда с требованием передать ему опекунство.

— Передать ему опекунство? — Берни чуть не выдрал телефонный шнур из стены, когда Билл сообщил ему об этом. — То есть как это?

— Джейн его дочь. Он заявил суду, что увез ее лишь потому, что безумно ее любит и хочет, чтобы она, как ей и положено, жила с ним.

— Где? В тюрьме? Разве детям предоставляют помещение в Сан-Квентине? Вот самое подходящее для него место! — заорал Берни. Он сидел у себя в кабинете, а в это время Джейн и Александр совершали прогулку по парку в сопровождении няни Пиппин и чернокожего телохранителя ростом шесть футов пять дюймов и весом двести девяносто фунтов, который десять лет назад был полузащитником в команде «Краснокожие». Берни очень хотелось, чтобы Скотт когда-нибудь нарвался на него.

— Успокойтесь. Пока он только обратился с просьбой передать ему опекунство, но не получил его.

— Зачем? Зачем ему это понадобилось?

— Вы хотите знать, зачем? — Гроссману попалось такое жуткое дело, и он проникся почти такой же ненавистью к Скотту, как и Берни, но понимал, что это ничем им не поможет. Необходимо рассуждать здраво. — Он затеял это по следующей причине. Если суд, не дай бог, передаст ему опекунство или позволит ему видеться с девочкой, он сможет выторговать у вас деньги. Номер с похищением не удался, и он решил действовать под прикрытием закона. Он родной отец Джейн, и у него все права на нее, а у вас есть деньги, которые ему и нужны.

— Тогда лучше заплатить ему. К чему вся эта судебная возня и прочие игры? Если он хочет денег, надо предложить их ему прямо сейчас. — Берни казалось, что все крайне просто. Лучше не мучиться и сразу дать Скотту то, чего он добивается.

— Все не так просто. Предложив ему деньги, вы тем самым нарушите закон.

— Ну, понятно, — вспылил Берни. — Он вполне имеет право похитить ребенка и потребовать выкуп в миллион долларов, в этом как бы нет ничего страшного, а вот если я попытаюсь откупиться от этого мерзавца, я тем самым нарушу закон. Господи боже мой, — он стукнул кулаком по столу, смахнул с него телефон, и тот повис в воздухе, раскачиваясь на шнуре, поскольку Берни все еще держал в руке трубку, — куда катится эта страна?!

— Не волнуйтесь, Берни, — попытался успокоить его Гроссман. Но тщетно.

— То есть как это «не волнуйтесь»? Он требует опекунства над моей дочкой, а я должен сохранять спокойствие? Три недели назад он похитил ее, и я исколесил пол-Мексики, не зная, жива она или нет, а вы говорите, чтобы я не волновался? Или вы тоже сошли с ума? — Берни уже поднялся на ноги и теперь орал во все горло. Затем он швырнул трубку на рычаг, упал на стул и заплакал. И вообще все это происходит по вине Лиз. Если бы она не умерла, ничего подобного не случилось бы. Но при мысли об этом он только заплакал еще горше. Он так тосковал по Лиз, что каждый вдох давался ему с трудом, а оттого, что у него остались ее дети, жизнь казалась еще более невыносимой, Все теперь изменилось… и дом… и дети… и еда… и белье после стирки сложено иначе… Жизнь утратила знакомые очертания и никогда больше не станет прежней. Он сидел за столом и плакал. Впервые за все время он ощутил эту потерю с такой остротой. И впервые понял, что Лиз уже не вернется. Никогда.

Слушание назначили на двадцать первое декабря, отодвинув другие дела, потому что вопрос стоял об опекунстве. Дело об угоне машины явно замяли, в результате чего о нарушении условий досрочного освобождения не могло быть и речи. Владельцы машины забрали заявление, поскольку сами они, как удалось выяснить Винтерсу, занимались торговлей наркотиками, и Чендлер Скотт преспокойно вернулся в Штаты.

Он появился в зале суда, и Берни отметил, какой спокойный и респектабельный у него вид. Сам Берни надел синий костюм с белой рубашкой и отправился в суд вместе с Биллом Гроссманом. Дети остались дома с няней Пиппин и чернокожим телохранителем. Глядя на них утром, Берни тихонько ухмыльнулся: светлокожая няня крохотного роста, ее синие глаза, британская сдержанность и практичная обувь, а рядом с ней огромный, грозного вида негр с белоснежной улыбкой, видя которую сразу можно было понять, что он совсем не страшный. Он часто играл с Джейн в прыгалки, брал Александра на руки и подкидывал его в воздух, а однажды проделал то же самое и с няней под радостный смех детей и самой миссис Пиппин. Он появился в доме по весьма печальной причине, но его присутствие было приятно всем. Его звали Роберт Блейк, и Берни проникся к нему глубочайшей благодарностью.

Но оказавшись в зале суда, Берни уже не смог думать ни о чем, кроме Скотта и собственной ненависти к этому человеку. Слушание проводил тот же самый судья, замены быть не могло, поскольку разрешением семейных конфликтов занимался только он. Этому седовласому человеку с сонным взглядом и приветливой улыбкой казалось, что все на свете любят друг друга или могут полюбить, если чуть-чуть постараются.

Он пожурил Скотта за «слишком рьяную и преждевременную попытку провести побольше времени с дочкой». Берни чуть было не вскочил с места, и Гроссману пришлось силой удержать его. Затем судья обратился к Берни с призывом понять, как нестерпимо хочется отцу побыть вместе с родной дочкой. На этот раз Билл не успел заткнуть Берни рот.

— Ваша честь, это нестерпимое желание отсутствовало на протяжении девяти лет, а теперь вылилось в требование миллиона долларов за благополучное возвращение девочки домой, и при этом…

Судья благодушно улыбнулся Берни.

— Мистер Фаин, я уверен, что это была просто шутка. Пожалуйста, сядьте на место.

Пока шли прения сторон, Берни сидел, думая, что вот-вот заплачет. Накануне он звонил матери, чтобы рассказать ей обо всем, и она сказала, что судьи третируют его потому, что он еврей. Но Берни знал, что