Он устало поднялся с дивана, ощущая, как болит каждая косточка, мускул, каждый нерв.

— Хорошо. Я позвоню тебе.

— Нет, Алехандро, не надо.

— Я должен. Будь я проклят, если я буду сидеть у себя и думать, жива ты или нет. Если ты не хочешь разговаривать со мной, передай, как у тебя дела, кому-нибудь из обслуги — я позвоню.

Держа в руке пальто, Алехандро повернулся, чтобы взглянуть на нее.

— Почему это так важно? Потому что Люк тебя просил? — пристально глядя ему в глаза, спросила она.

— Нет. Это важно мне. Может быть, ты не заметила еще, но мне небезразлично, что с тобой происходит. Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, но хочу, чтобы ты оставил меня одну.

— Если я это сделаю, ты позвонишь мне?

— Да. Через какое-то время. Когда немного приду в себя. Где-то в глубине души я знала, что все кончено, в тот день, когда он вышел из библиотеки суда. Вот когда все должно было кончиться. Но ни у одного из нас не хватило мужества. Во всяком случае, у меня. И самое ужасное, что я все еще его люблю.

— Он тоже тебя любит, в противном случае он бы не сделал этого вчера. Он очень сильно любит тебя.

Кизия помолчала и отвернулась, чтобы спрятать лицо.

— Да. Все, что я должна сейчас делать, — научиться жить с этим.

— Ну, если тебе нужно будет с кем-то поговорить, позови. Я прибегу.

— Как всегда, — сказала она с улыбкой, которая тут же исчезла.

Опустив плечи, он направился к двери, держа в руках свой саквояж, который всегда брал в дорогу. Обернулся у двери и в доли секунды почувствовал, что испытал Люк днем раньше, отсылая ее.

— Относись ко всему поспокойнее.

— Ты тоже.

Он кивнул, дверь за ним тихо закрылась.

Пять недель она пила беспробудно. Женщина, приходившая к ней убирать, больше не появлялась, а своего секретаря Кизия освободила в первый же день. Она была одна, среди пустых бутылок, тарелок с остатками еды, в одном и том же несвежем уже пеньюаре. Единственным постоянным визитером был посыльный из винного магазина: он звонил два раза в день и оставлял пакет за дверью.

Алехандро не появился, пока его не потрясла новость, появившаяся в газетах. Он обязан ей позвонить. Он должен знать ее реакцию. Кизия была пьяна. Он сказал ей, что немедленно приедет. Схватил такси, напуганный тем, что она может увидеть газеты раньше, чем он появится. Но когда он подошел к двери, то увидел груду не читанных за пять недель газет. И был потрясен состоянием того, что раньше звалось ее домом. Свинарник… Бутылки, грязь, тарелки, переполненные пепельницы, хаос и беспорядок… А Кизия! Ее невозможно узнать! Заплаканная, нетвердо стоящая на ногах, она была пьяна… И ни о чем не знала.

Пришлось долго приводить ее в чувство, прежде чем все рассказать. Ему нелегко, но за него это сделают газетные заголовки. После того как были выпиты четыре чашки кофе и открыты все окна, чтобы впустить свежий воздух, она их увидела. И тут же все поняла. Худшее произошло.

Люк был мертв. На него напали во дворе — так было написано. «Расовые беспорядки… известный организатор тюремных волнений Лукас Джонс…». Его тело забрала сестра. Похороны должны состояться сегодня. Это не имело значения, потому что ничего не меняло. Похороны ничего не значили для Люка, так же как и для его сестры. Он никогда даже не упоминал о ней. Единственное, что имело значение, так это то, что его не стало.

— Ты знаешь, когда он умер, Алехандро? Несмотря на то, что выглядела она не очень трезвой, он знал, что она внутренне собранна.

— Это имеет значение?

— Да.

— Точно не знаю, но думаю, смогу выяснить.

— А я уже сейчас знаю. Он умер во время суда. Они убили его. Но в тот день он умер красивой смертью, гордый и сильный, такой, каким был всегда. Все, что они сделали с ним потом, останется на их совести.

— Думаю, ты права.

По его лицу текли слезы. Он плакал о том, что случилось с Люком, с ней. В каком-то смысле она тоже умерла. Пьяная, неопрятная, больная, измученная, сломленная воспоминаниями и теперь — его смертью. Он вспомнил тот день в библиотеке, когда Лукас ушел в зал. Она была права. Он ушел высокий и гордый. И она рядом с ним была уверенной и сильной. В них было что-то, чего он никогда не замечал раньше. А сейчас один уже умер, а другая умирала. Все это напоминало кошмарный сон. Лучший друг был мертв, а он любил его женщину. Ни при каких обстоятельствах он уже не сможет сказать ей об этом — Лукаса не стало.

— Не плачь, Алехандро.

Она смахнула его слезы и коснулась его волос.

— Пожалуйста, не плачь.

Кизия не могла знать, что вместе с ними он оплакивал и самого себя. Она наклонила его голову к себе так нежно, что он почти не чувствовал ее рук, посмотрела ему в глаза и осторожно поцеловала в губы.

— Самое смешное, что я тоже тебя люблю. Странно, правда? И притом уже давно.

Она все еще не протрезвела, и он не знал, что ответить. Может быть, Кизия потеряла рассудок от потрясений и бед? Может, она его и не целовала… ему это только приснилось.

— Алехандро, я тебя люблю.

— Кизия?

Он почувствовал, что имя ее звучит странно в его устах. Она принадлежала Люку, а Люк был теперь мертв. Но как Люк может быть мертв? И как может она любить их обоих? Сумасшествие.

— Кизия?

— Ты слышал? Я тебя люблю. Люблю. Он очень долго смотрел на нее. Щеки его все еще были мокрыми от слез.

— Я давно тебя люблю. Я полюбил тебя с первого дня, когда он познакомил нас. Но я никогда не думал… Я только…

— Я тоже никогда не думала. Так бывает только в плохих романах. И это очень-очень странно.

Она подвела его к дивану и села рядом, откинув голову и закрыв глаза.

— Это так неожиданно для меня, — сказал он.

— Тогда почему бы нам на время не оставить друг друга в покое?

— Чтобы ты могла спиться и умереть?

Его голос прозвучал неожиданно громко и горько.

Произошло то, о чем он мечтал, и он сам собирается это разрушить. Что за ирония судьбы!

— Нет, чтобы я могла подумать.

— И пить?

— Не твое дело.

— Тогда иди к черту! — закричал он, вскочив на ноги. — Я тебя люблю и совсем не собираюсь смотреть, как ты погибаешь! Убиваешь себя, как последний жалкий алкоголик. Если ты так решила поступить со своей жизнью, пожалуйста, но только без меня! Будь ты проклята! — Он заставил ее встать и начал трясти, пока она не почувствовала, что почва уходит из-под ног, и не начала протестовать:

— Перестань! Оставь меня в покое!

— Я люблю тебя, ты что, не понимаешь?

— Нет, не понимаю… Я больше ничего не понимаю… Я тоже тебя люблю… Ну и на кой черт? Мы привяжемся друг к другу, полюбим друг друга, будем необходимы друг другу и вдруг в один прекрасный день снова обрушится небо? Кому это нужно? Будь проклято все!

— Мне нужно! Ты нужна мне!

— Хорошо, Алехандро, хорошо… а сейчас сделай мне одолжение — оставь меня одну. Пожалуйста.

Ее голос дрожал, а в глазах стояли слезы.

— Хорошо, детка, как хочешь.