Кизия вернулась в старый, привычный мир. Дорогая, любимая Хилари. Слово «ребенок» рассмешило ее. А в общем, почему бы нет? В конце июня был день ее рождения. Ей исполнилось тридцать.

— Я пробуду несколько дней, тетя Хил, если для меня найдется комната.

— Всего-то? Дорогая, но это ужасно! Конечно же, найдется, что за глупости.

У нее нашлись бы комнаты еще по меньшей мере для четырнадцати гостей, да еще с прислугой.

— А почему бы тебе не задержаться подольше?

— Мне нужно вернуться.

Она приняла из рук дворецкого чай со льдом. Они стояли у теннисных кортов, где играли другие гости.

— Вернуться — куда? О, Джонатан явно делает успехи, ты не находишь?

— Несомненно.

— Боже мой, как глупо с моей стороны. Ты же незнакома с ним. Прекрасный человек.

— Копия Уитни, — улыбнулась Кизия.

— Ну и куда же ты собираешься вернуться? — держа в руке охлажденный мартини, осведомилась она.

— В Нью-Йорк.

— В это время года! Дорогая, ты сошла с ума!

— Может быть, но я там не была почти пять месяцев.

— Ну, тогда еще один месяц вряд ли что-то изменит.

— Меня ждет работа.

— Работа? Какого рода? Благотворительность? Но ведь летом в городе никого нет. Надеюсь, ты не работаешь?

Хилари выглядела несколько смущенно. Кизия улыбнулась.

— Работаю. Пишу.

— Пишешь? Но зачем?

Она была ошеломлена. Кизия с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Бедная тетя Хил!

— Я пишу, потому что мне это нравится. И притом очень.

— Это что-то новое.

— Нет, не совсем.

— А ты можешь писать? Прилично, я имею в виду.

На этот раз. Кизия не сдержалась и рассмеялась.

— Не знаю. Пытаюсь. Я вела постоянный раздел в газете под именем Мартина Хэллама. Но это не самое лучшее, что я делала. — На лице Кизии появилась озорная усмешка. Хилари взглянула изумленно.

— Что? Какое безрассудство! Ты… Господи, Кизия, как ты могла?

— Это меня забавляло. А когда мне это надоело, я перестала. И не расстраивайся так. Я никогда не писала ничего дурного о тебе.

— Нет, но ты… Я… Кизия, ты меня просто удивляешь.

Она взяла у дворецкого еще рюмку мартини и пристально посмотрела на племянницу. Девушка вела себя странно. Всегда так было, а теперь еще это.

— В любом случае глупо возвращаться в августе, — произнесла она, все еще не придя в себя. — И раздела этого больше не существует.

Кизия хмыкнула.

— Знаю, но я собираюсь обсудить вопросы, связанные с книгой.

— Книга, в основе которой слухи? — побледнев, спросила Хилари.

— Нет, конечно. Это в некотором роде политическая тема. Долго объяснять.

— Понятно. Теперь я буду дрожать… пока ты не пообещаешь не писать гадостей о моих гостях. — Хилари пришла в голову мысль, что она сама теперь сможет распустить очень забавные кое для кого слухи: «Ты знала, дорогая, что это моя племянница писала под именем Мартин Хэллам?»

— Не волнуйся, тетя Хил, я больше не пишу о таких вещах.

— А жаль, — заметила та после третьего мартини, заметно смягчившего удар.

Взяв вторую порцию чая со льдом, Кизия посмотрела на нее.

— Ты еще не видела Эдварда?

— Нет. А он здесь?

— Ты даже не знаешь?

— Нет, не знаю.

— Ты была где-то в стороне от больших дорог, правда? Так где, говоришь, ты недавно побывала? — спросила Хилари, возобновляя наблюдение за действиями Джонатана.

— В Эфиопии, Танзании. В джунглях, в раю, в аду. В обычных местах.

— Как это мило, дорогая… очень мило. Видела кого-нибудь из знакомых? — поинтересовалась Хил, слишком занятая наблюдением за Джонатаном, чтобы слышать ответ.

Но тут появился Эдвард. Встреча их была теплой, но в его обращении с ней чувствовалась настороженность.

— Никогда не думал, что увижу тебя здесь. Это было странное приветствие, после всего, что произошло, и после такой длительной разлуки.

— Я тоже не ожидала тебя здесь встретить. Она засмеялась и обняла его, что напомнило ему старые добрые времена.

— Как ты?

— А как ты находишь?

— Я всегда хотел тебя видеть именно такой: загорелой, здоровой и спокойной. «И трезвой, слава Богу», — подумал он.

— Все так. Прошло много времени. Целая вечность.

— Да, я знаю.

Он понимал, что никогда не узнает всего до конца, но был убежден: то, что с ней произошло, чуть не погубило ее.

— Ты побудешь какое-то время?

— Всего несколько дней. Я должна вернуться. Симпсон собирается обсудить со мной вопрос о книге.

— Это же отлично!

— Я тоже так считаю.

Она счастливо улыбнулась и взяла его под руку, чтобы немного пройтись.

— Пойдем, — сказал он. — Расскажи мне об этом. Давай сядем вон там, под деревьями.

Он взял с серебряного подноса еще два чая со льдом и направился к дальней беседке. Им было о чем поговорить, и впервые за много лет она была, кажется, не против разговора. Он очень скучал без нее, но время не прошло для него бесследно: он наконец понял, что она значила в его жизни и чего от нее требовать нельзя. Он старался теперь понять тех, кого любил, и примирился с ролью человека, от которого требовалось лишь понять и принять. Он чувствовал себя последним провожающим на платформе, мимо которого проносились поезда…