— Знаю я, что тебе ненавистно, — проговорил он. Тебе ненавистно в них то, чего ты не понимаешь. Ты не зло, ты добро в них ненавидишь, непонятное тебе. И желал бы я знать, чего ты в конце-то концов хочешь.

— Скоро будут у меня все деньги, сколько мне надо, — сказала она. — И я уеду в Нью-Йорк, а я еще не старая. Совсем не старая. Куплю дом, хороший дом в хорошем квартале, найму хороших слуг. Но первым делом разыщу одного человека, если он еще жив, и очень медленно его замучаю. Постараюсь замучить тщательно и аккуратно, чтобы он сошел с ума, прежде чем умереть.

— Чушь! — Адам сердито топнул ногой. — Наговариваешь на себя. Бред это. Все бред и ложь. Не верю.

— А помнишь, какою увидел меня в первый раз? — спросила она.

Лицо Адама потемнело.

— Еще бы не помнить.

— Помнишь разбитый рот, сломанную челюсть, вышибленные зубы?

— Помню. И хочу забыть.

— Вот первой моей отрадой и будет найти человека, который так меня отделал. А потом — потом найдутся и другие удовольствия.

— Мне пора, — сказал Адам.

— Не уходи, милый, — сказала Кейт. — Не уходи, мой любимый. У меня простыни шелковые. Я хочу, чтобы ты кожей ощутил их.

— Ты шутишь, что ли?

— О нет, я не шучу, любимый. Не шучу. Ты не хитер в любви, но я выучу тебя. Выучу.

Она встала, пошатываясь, взяла его за руку. Лицо Кейт казалось свежо и молодо. Но взглянув на ее руку, Адам увидел, что она в морщинках, точно лапка светлокожей обезьяны. Он брезгливо отстранился. Заметив, осознав это, Кейт сжала зубы.

— Не понимаю, — сказал он. — Знаю, что все так, ноне могу поверить. И завтра не смогу. Буду считать это бредовым сном. Но нет, это не сон, нет. Я же помню, что ты мать моих сыновей. И ты не спросила о них. А ты мать моих сыновей.

Кейт поставила локти на колени, подперла руками подбородок, так что пальцы закрыли ее заостренные ушки. Глаза ее светились торжеством. Голос был издевательски ласков.

— Дурак в чем-нибудь да непременно оплошает, — произнесла она. — Я это еще в детстве установила. Я мать твоих сыновей. Но почему твоих? Я — мать, это так. Но почем ты знаешь, что отец — ты?

Адам открыл рот от удивления.

— Кэти, что ты такое говоришь?

— Меня зовут Кейт. А ты слушай, милый, и припоминай. Сколько раз я позволила тебе лечь со мной?

— Ты была больна. Изувечена.

— Один разок позволила. Один-единственный.

— Тебе было плохо беременной, — воскликнул он. Ты не могла…

— Однако брата твоего смогла принять.

— Брата?

— У тебя же есть брат Карл, ты что, забыл?

Адам рассмеялся.

— Ну и бесовка же ты. Но зря думаешь, что я тебе поверю насчет брата.

— Хоть верь, хоть не верь, — сказала Кейт.

— Ни за что не поверю.

— Поверишь. Задумаешься, потом засомневаешься. Вспомнишь Карла — все о нем припомнишь. Карла я бы могла полюбить. Он моего пошиба.

— Нет.

— Ты припомнишь, — сказала Кейт. — Вспомнишь когда-нибудь, как напился горького чаю. Выпил по ошибке мое снотворное — помнишь? И спал крепко, как никогда, и проснулся поздно, с тяжелой головой.

— Ты была больна — ты не могла задумать и выполнить такое…

— Я все могу, — ответила Кейт. — А теперь, любимый, раздевайся. И я покажу тебе, что я еще могу.

Адам закрыл глаза; голова кружилась от выпитого. Открыл глаза, тряхнул головой.

— Это не важно, даже если правда, — проговорил он. Совсем не важно. — И вдруг засмеялся, поняв, что это и правда не важно. Рывком встал на ноги — и оперся на спинку кресла, одолевая головокружение. Кейт вскочила, ухватилась за его рукав.

— Я помогу тебе, снимай пиджак.

Адам высвободился из рук Кейт, точно отцепляясь от проволоки. Нетвердой походкой направился к двери.

В глазах Кейт вспыхнула безудержная ненависть. Она закричала — издала длинный, пронзительный звериный вопль. Адам остановился, обернулся. Дверь грохнула, распахнувшись. Вышибала сделал три шага, боксерски развернулся и нанес удар пониже уха, вложив в него всю тяжесть тела. Адам рухнул на пол.

— Ногами! Ногами его! — крикнула Кейт.

Ральф приблизился к лежащему, примерился. Заметил, что глаза Адама открыты, смотрят на него. Неуверенно повернулся к Кейт.

— Я велела — ногами. Разбей ему лицо! — В голосе ее был лед.

— Он не сопротивляется. Уже успокоен, — сказал Ральф.

Кейт села, хрипло дыша ртом, положив руки на колени. Пальцы ее судорожно корчились.

— Адам, — произнесла она. — Ненавижу тебя, впервые ненавижу. Ненавижу! Слышишь, Адам? Ненавижу!

Адам попытался сесть, снова лег, потом все-таки сел.

— Это не важно, — сказал он, глядя на Кейт снизу. Совсем не важно. — Встал на четвереньки. — А знаешь, я любил тебя больше всего на свете. Больше всего. Долго тебе пришлось убивать эту любовь.

— Ты ко мне еще приползешь, — прошипела она. — На брюхе приползешь молить, проситься будешь!

— Так ногами прикажете, мисс Кейт? — спросил Ральф.

Кейт не отвечала.

Адам очень медленно пошел к дверям, осторожно ставя ноги. Провел рукой по косяку.

— Адам! — позвала Кейт.

Он тяжко повернулся. Улыбнулся ей, словно далекому воспоминанию. Вышел и без стука затворил за собою дверь.

Кейт сидела, глядя на дверь. В глазах у нее было пустынное отчаяние.

Возвращаясь поездом из Салинаса в Кинг-Сити, Адам Траск сидел точно в облаке зыбких видений, звуков, красок. А мыслей не было никаких.

По-моему, в человеческой психике есть механизмы, с помощью которых в ее темной глубине сами собой взвешиваются, отбрасываются, решаются проблемы. При этом в человеке порой действуют нутряные силы, о которых он и сам не ведает. Как часто засыпаешь, полон непонятной тревоги и боли, а утром встаешь с чувством широко и ясно открывшегося нового пути — и все благодаря, быть может, этим темным глубинным процессам. И бывают утра, когда кровь вскипает восторгом, все тело туго, электрически вибрирует от радости — а в мыслях ничего такого, что могло бы родить или оправдать эту радость.

Похороны Самюэла и встреча с Кейт должны были бы вызвать в Адаме грусть и горечь, но не вызвали. В потемках души зародился восторг. Адам почувствовал себя молодым, свободным, полным жадного веселья. Сойдя в Кинг-Сити, он направился не в платную конюшню за своей пролеткой, а в новый гараж Уилла Гамильтона.

Уилл сидел в своей стеклянной клетке-конторе, откуда мог следить за работой механиков, отгородясь от производственного шума. Живот его солидно округлился. Он восседал, изучая рекламу сигар, регулярно и