Но эта философия не успокоила Алексея Ивановича. Он душевно суетился, как человек, не имеющий под собой никакой почвы и потерявший способность обобщать факты. Снова подняться наверх и посмотреть, что там, ему не хотелось. В каюте тепло, а там... пакость. И Артемьев сумеет распорядиться. И дали бы знать, если бы что-нибудь случилось. И то он отстоял почти четыре часа, спустившись только, чтобы наскоро пообедать.

И Алексей Иванович то рассматривал карту Берингова моря, прикрепленную к столу, и особенно впился маленькими, красными от ветра глазами в широкий вход из океана в море, между грядой Алеутских островов и Командорскими островами, около которых, верно, американские шкуны разбойничают, уничтожая котиков, то думал о Кронштадте, Нюнюше и детях, то смотрел на барометр, то вдруг вспоминал, что течение неизвестно, и вдруг 'Воин' летит на 'Ближние' острова Алеутской гряды... Крейсер - со всего хода на каменья, и всем смерть.

Алексей Иванович благоговейно крестился и падал духом.

- Никифоров!..

Ответа нет. Капитан заорал:

- Спал?

- Точно так... Все не думаешь... Вы, вашескобродие, лучше бы отдохнули.

- Попроси старшего штурмана.

Иван Семенович, рыжий человек лет сорока, всегда был серьезен и даже строг, когда не мог делать обычных обсерваций и не мог определить точного астрономического места 'Воина', особенно когда был недоволен морем и берега не были в очень далеком расстоянии.

Иван Семенович, только что поднятый с койки, на которой сладко спал, с особенно строгим лицом вошел в капитанскую каюту и спросил:

- Что прикажете, Алексей Иваныч?

Капитан просил Ивана Семеновича присесть на 'минутку' и повел речь о том, что без обсервации 'Воин', быть может, и в Беринговом.

- Течение и тому подобное... Возможно и напороться на Алеутские? Как вы думаете, не привести ли, Иван Семеныч?

Хорошо вышколенный дисциплиной и прощавший Алексею Ивановичу за его доброту его морскую неумелость и суетливость, Иван Семенович не подчеркнул этого и почтительно доложил, что по счислению 'Воин' в ста двадцати милях от Берингова, и курс проложен в шестидесяти милях от Алеутских островов.

- Допустим даже, что мы уже в Беринговом. Но днем трудно напороться, Алексей Иваныч. Прикажите к вечеру привести...

Алексей Иванович не настаивал и предложил чаю. Иван Семенович отказался.

- Так рюмочку марсальцы?

- Разве одну, Алексей Иваныч? - строго согласился Иван Семенович.

Иван Семенович выпил две и, желая успокоить Алексея Ивановича, рассказал, что здесь же, лет двадцать тому назад, на 'Красавце' с командиром Берендеевым, они дули с попутным штормом...

Разумеется, Алексей Иванович и не подумал о такой дерзости.

- Береженого и бог бережет. Третью рюмку, Иван Семеныч?.. Марсальца отличная!

- Не время, Алексей Иваныч! - серьезно сказал Иван Семенович и встал.

- А ветер как?

- Разыгрывается.

- Ишь ведь подлец! Не затихнет к вечеру. Как полагаете, Иван Семеныч?

- В море не смею предсказывать. Я не бог, Алексей Иваныч. Отштормуем, бог даст, если придется, - прибавил Иван Семенович, словно бы говорил о самой обыкновенной неприятности в море.

С этими словами Иван Семенович, ловко балансируя своими цепкими ногами, вышел из каюты, нисколько не успокоивши капитана.

Снова охваченный чувствами подавленности и тревоги, Алексей Иванович лег на диван, вспомнил вдруг, что сегодня младшая девочка именинница, и наконец забылся в тяжелом сне.

Старший штурман по дороге подошел к штурвалу под мостиком. Четыре матроса крепко держали обеими руками штурвал и то и дело перекладывали его.

Иван Семенович заглянул в компас и похвалил своего любимца, старшего рулевого Векшина.

- То-то, не давай носу к ветру.

- Насилу сдерживаем. 'Клейсер' так и норовит к ветру.

- А ты не пускай. И в разрез большой волны старайся. Ты - умный рулевой!

- Есть! Стараемся, ваше благородие, - ответил Векшин и самолюбиво покраснел.

Поднялся Иван Семенович и на мостик. Внимательно и строго оглядел горизонт.

- Напрасно только разбудил капитан. Тревожится бедняга! - сказал Иван Семенович Артемьеву.

- Суетливый... Ну, и семья, Иван Семеныч!

- И у нас с вами семьи, Александр Петрович!

- Алексей Иваныч не плавал...

- То-то и есть... Хороший, добрый человек, гостеприимный... Марсала у него отличная... А капитан... Не следовало Алексею Ивановичу проситься в дальнее плавание... Ну, я пошел спать, Александр Петрович.

Спустившись в свою необыкновенно чисто убранную каюту, где все было принайтовлено и ничто не качалось, Иван Семенович завернулся в бараний тулуп и лег досыпать свои послеобеденные полтора часа.

XX

Уже двое суток ревел шторм.

Под штормовыми триселями и бизанью, держась в крутой бейдевинд, 'Воин' не поддается ему и мотается, весь вздрагивая и поскрипывая точно от боли.

Океан, весь седой, кипит и ревет, беспощадный и ужасный в своем бешеном, грозном величии.

Беснующиеся волны набрасывались на крейсер со всех сторон, чтобы поглотить его. Они вкатывались на палубу, но наглухо закрытые люки не пускали их вниз, и они бешено перекатывались через палубу, через бак, смыли неосторожного матроса, не удержавшегося за протянутый леер, смыли, как щепки, два катера и окатывали ледяными душами перемерзших людей.

А ветер, казалось, хотел уничтожить крейсер. Он гнул стеньги и валил его на подветренный борт.

Эти двое суток моряки спускались вниз только погреться и перекусить что-нибудь всухомятку, и снова выходили наверх и сбивались в кучки у грот-мачты, цепляясь за обледеневшие снасти.

Потрясенные, они чувствовали еще сильнее свое ничтожество перед океаном, крестились, роптали и не верили Алексею Ивановичу, когда он кричал в рупор слова одобрения, в которых не было веры. Его осуждали и теперь не стеснялись громко проклинать службу.

Только Артемьев внушал еще доверие. Все видели, что в эти дни и ночи он только на несколько часов уходил вниз. Остальное время был наверху и был настоящим распорядителем. Он не терял духа. Возбужденный, обледеневший, с отмороженным лицом, подходил к матросам, говорил, что 'Воин' отлично выдерживает шторм, советовал греться почаще внизу и велел выдавать три раза в день по чарке. Матросы чувствовали, что старший офицер заботится о них, не жалея, и при нем ропот и проклятия стихали.

- То-то, братцы, и я говорил, что нечего бояться! - заискивающе потом говорил бледный от страха боцман Рыжий. Многие уж его теперь не боялись и называли первым трусом. И боцман скрывался.

Целых двое суток каждое мгновение казалось многим последним.

И все-таки у всех таилась надежда.

Не сомневались, что 'Воин' выдержит шторм, и старший офицер, и 'мичманенок', и Иван Семенович, и доктор.

- И не так еще доводилось штормовать! - говорил Иван Семенович.

Иван Семенович почти не отходил от штурвала, который держали шесть матросов, и, возбужденно- серьезный, обыкновенно мало говоривший на службе, он часто похваливал Векшина:

- Молодца 'Векша'! Маленький, а удаленький! Вот эту большущую волну разрежь. Не гордись, седая... Так ее. Право, больше право, одерживай!

И у Векшина в сердце отходила 'загвоздка' насчет смерти.

Он думал только о том, о чем и Иван Семенович: как бы не пускать на крейсер громадин-волн.