кротким голосом объявил:

— Что ж, как гласит эфиопская пословица, «чтобы поймать шифта, нужен другой шифта». Почему бы не дать папуле шанс?

Он полез в карман, достал ключ и протянул его Сильвии.

— Раз уж будешь звонить, попроси, чтобы прислал несколько ящиков кьянти.

Сильвия заставила себя с прямой спиной выйти из комнаты, отлично зная, какой град насмешек понесется ей вслед.

— Типично буржуазная барышня! — рассмеялась Дениз. — Всякий раз бежит к папе.

— Прекратите! — рявкнул я, имея в виду всех. — Вы несправедливы. Если учесть, как вы к ней относитесь, нужно было определенное мужество, чтобы предложить помощь отца, не находите? Разве у вас никогда не было никаких сомнений? Тревоги? Мне, несмотря ни на что, кажется, что стержень у Сильвии есть.

— Да, — язвительно поддакнула Марта, — и этот стержень называется «деньги».

Ехидный смех был прерван возвращением Сильвии. Все резко смолкли.

— Спасибо, — негромко сказала она Франсуа, возвращая ключи. — Он знает, к кому обратиться. Бог даст, к концу недели получим партию. Продержимся.

— Браво! — обрадовался мой сосед Жиль. — Молодец, Сильвия. И кстати, я хотел сказать: здорово ты сегодня поставила тот диагноз.

Его инициатива была поддержана несколькими вежливыми хлопками. До всеобщей любви еще было далеко, но, по крайней мере, лед начал таять.

— Хорошо, мальчики и девочки, — объявил Франсуа. — Собрание окончено, всем спокойной ночи.

Не прошло и нескольких секунд, как мы с Сильвией остались вдвоем. В руках у нас было по свече. Она смущенно улыбалась.

— Спасибо, что за меня заступился.

— Спасибо за то, что ты сделала. Теперь дело у нас пойдет.

В мерцающем свете свечей она была очень красива.

— Как там дела в Милане? — спросил я по возможности небрежно.

— Все в порядке. Все хорошо.

— Как Нико?

— Я не спросила.

— А отец тебе разве не сказал?

— Если хочешь знать, он был до смерти рад, что слышит мой голос и может расспросить обо мне и о вас всех.

Я вдруг подумал, какой отчет Нино представил своему работодателю. И много ли тому известно обо мне.

Но я решил больше не забивать себе голову этими мыслями. По крайней мере, сейчас.

— Сильвия, идем, уже поздно. Гаси свечу.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросила она, словно почувствовав на лице мой взгляд.

— Потому что хочу запомнить тебя такой.

Потом, не сговариваясь, мы задули свет и остались стоять в темноте, близко-близко.

Я обнял Сильвию и зажег фонарик. Мы медленно побрели к ее бунгало.

В лагере было тихо, если не считать уханья где-то вдалеке ночных птиц, название которых знал только такой специалист, как Жиль. Хижины и деревья на фоне луны были похожи на тени, а воздух наконец обрел температуру, близкую к терпимой.

— Знаешь что? — прошептала она. — День, который начинался как самый худший в моей жизни, закончился как самый прекрасный. И тому есть единственная причина. — Она стиснула мне руку. — Как мне тебя отблагодарить?

— Ну что ты, какая ерунда, — ответил я.

Мы стояли у ее крыльца. Она подняла ко мне лицо.

— Не хочу, чтоб этот день кончался.

В следующий миг мы уже были внутри и при тусклом свете свечи бросились друг на друга.

Не могу передать словами ощущение, которое рождалось у меня, когда я обнимал и целовал Сильвию Далессандро. И то чувство наполненности жизни, которое появлялось у меня, когда мы прижимались друг к другу.

Внезапно она отстранилась.

— Мэтью, мне надо тебе кое-что сказать. Я боюсь. Я никогда прежде не была с мужчиной.

Я был искренне удивлен. Вот бы не подумал, что такая современная девушка, как Сильвия, может оказаться девственницей. Но по выражению ее лица я видел, что это правда. Из чего сделал собственный вывод о том, что я для нее значу.

И вот мы в первый раз занимались любовью в маленькой комнатке полуразвалившейся хибары в забытой богом эфиопской деревушке.

Это был не сон. Посреди ночи я проснулся и убедился, что по-прежнему лежу рядом с Сильвией. И она мирно посапывает в моих объятиях. Я не верил своему счастью. Сейчас она была еще прекраснее, чем всегда. Мне захотелось ее поцеловать, но я не хотел нарушить ее сон.

Я посмотрел на часы: начало шестого. Сквозь импровизированные ставни уже можно было различить полоски света, начинающие озарять ночное небо. Мне надо было возвращаться.

Я одевался очень тихо, но Сильвия вдруг открыла глаза, приподнялась на локте и в брезжущем свете пробуждающегося дня стала смотреть на меня.

Сначала она просто смотрела. Потом сказала:

— Нет.

— Что — нет?

— Не уходи, Мэтью. Я наклонился к ней.

— Хочешь, чтобы все узнали?

— Какое это имеет значение? Они все равно узнают, у меня это на лице написано.

— Это точно, — улыбнулся я. — На моем тоже?

Она кивнула.

— Значит, ты можешь остаться.

— Нет, — засмеялся я. — Не хочу, чтобы Жиль ревновал.

Она тоже рассмеялась, а я стряхнул ее чары и заставил себя сделать то, что должен был.

— Мэтью…

Я замер и прошептал:

— Не волнуйся, мы еще только открываем новую главу. Пока.

Я вошел в наш домик, и Жиль зашевелился. Он сразу потянулся к очкам, но я его успокоил:

— Не дергайся, еще рано. Я просто выходил прогуляться.

— Ах да, конечно, — сказал он таким тоном, что я не понял, догадался он или нет. — Не волнуйся, ты меня нискодько не побеспокоил. Я привык просыпаться в пять и идти смотреть на птиц. Раз ты уже на ногах, может, вместе пойдем?

Я поблагодарил его за приглашение и пообещал пойти как-нибудь в другой раз. Одновременно я был признателен ему за то, что он не видит, что происходит, или великодушно делает вид, что не видит. В любом случае я мысленно пожелал ему сегодня увидеть синюю птицу.

Мы продолжали играть в загадки еще почти двое суток. Остальные словно не замечали никаких перемен в нашем поведении, а мы были счастливы, что нас никто не трогает.

Потом, на третий день, Франсуа отправил нас оказать помощь больному вождю какого-то племени. Вдвоем в открытом джипе. Надо было отдать должное его благородству: он позволил мне взять с собой подружку на обычный вызов к больному. Вообще-то с этим прекрасно справляется один врач.

Когда мы вернулись, Франсуа встретил нас улыбкой.

— Ребята, я вас переселяю. Отныне вы оба живете в домике номер одиннадцать. Если, конечно, вы не против…