Не сумев растопить ее холодность, так ничего тогда в Одессе и не добившись, он отступил, смирившись с неуспехом и неутоленным чувством…И вот Пушкин вновь встретился с Каролиной Собаньской. Старая болезнь пронзила сердце. Ему показалось, что все время с того дня, когда впервые увидел ее, он был верен былому чувству. Лихорадочно набросал он одно за другим два послания к ней. Но так и не решился их отправить. Поэт доверил сокровенное листу бумаги (« мне легче писать вам, чем говорить»). Перед нами в них предстает Пушкин, поклоняющийся Гимероту – богу страстной любви, сгорающей от охватившего его чувства.
В свой петербургский салон (где, кстати сказать, бывал фон Фок) Каролина привлекала таких поклонников, как Пушкин и Мицкевич, отнюдь не из-за честолюбия, а преследуя совсем иные цели – политического сыска. Как и в Одессе, ее столичный салон был своего рода полицейской западней, ловушкой. Поэтому и вела игру с Пушкиным, как когда-то с Яблоновским и Мицкевичем, распаляя его нетерпение и тем самым удерживая подле себя, чтобы облегчить задачу наблюдения за ним.
Однако страх разоблачения преследовал ее И все же нашелся человек, который приподнял завесу над неприглядной, позорной стороной ее жизни. В своих записках Ф.Ф. Вигель заявил, что Собаньская была у Витта вроде секретаря и писала за него тайные доносы, а «потом из барышей поступила она в число жандармских агентов». Это свидетельство мемуариста. И как признавал он сам, преступления, совершенные ею, так и не были доказаны.
Нельзя ли подтвердить эти обвинения каким-либо документом, свидетельствующим против Собаньской?
Надобность в услугах Собаньской отпала. Она вернулась в распоряжение Витта, а Пушкину лицемерный Бенкендорф заявил: никогда никакой полиции не давалось распоряжения иметь за ним надзор.
Когда до Каролины дошли слухи о том, что Пушкин обвенчался, злая усмешка скривила ее губы. С досадой подумалось, что лишь у нее ничего не меняется. Надежды на то, что Витт наконец овдовеет, мало. Хотя и больная, его жена Юзефина может протянуть еще не один год. Значит, все останется по-прежнему. Поздно сворачивать с наезженной колеи. Придется тащиться пристяжной в упряжке Витта.
Для него главное – слава отечества и государя. Значит, и ей надо быть полезной им. Так рассуждала она и тем усерднее выполняла свои обязанности.. Одно из ее донесений Бенкендорфу, посланное из Одессы, перехватили повстанцы Подолии. (В ноябре 1830 года началось восстание в Королевстве Польском, охватившее также некоторые другие прилегавшие районы, в том числе Правобережную Украину.)
Содержание этого письма шефу жандармов нам неизвестно. Но, видимо, это был очередной донос, поскольку, по ее собственным словам, оно вселило в сердца всех, ознакомившихся с ним, «ненависть и месть».
В эти тревожные дни, когда восстание распространилось на Волынь, Подолию и докатилось до Киевской губернии, Каролина отважилась навестить мать в Погребите.
Всюду на дорогах были сторожевые контрольные посты повстанцев. То и дело раздавалось: «Стой! Кто идет?» Услышав ответ: «Маршалкова ольгопо-левского повята», ее беспрепятственно пропускали. Тогда она убедилась, что фамилия Собаньских – лучший мандат для патриотов. Каролина улыбалась молодым полякам в свитках с барашковыми воротниками, в-кунтушах навыпуск, а внутри ее душила ненависть к этим безродным ляхам. Лишь один-единственный раз ее подвергли досмотру на постоялом дворе между Балтой и Ольгополем. Но и то быстро отпустили, извинившись перед ясновельможной пани.
Вернувшись, она рассказала Витту о своих приключениях и пережитых чувствах. «Даже называть теперь себя полькой омерзительно», – призналась она.
Витт спешил в только что оставленную повстанцами польскую столицу, где ему предстояло в качестве военного губернатора и председателя уголовного суда вершить расправу над пленными патриотами. Те же, кто сумел перейти границу – около ста тысяч офицеров и солдат, – стали изгнанниками, превратились в скитальцев.
Больше всего эмигрантов скопилось в Дрездене. Город буквально был наводнен ими. Не все мирились с поражением, многие жили надеждой, вынашивали замыслы новых выступлений. В этом смысле Дрезден был с точки зрения царских властей опасным гнездом, откуда можно было ожидать в любой момент перелета «журавлей» – эмиссаров эмигрантского центра для организации партизанских действий. Витт располагал на этот счет кое-какими данными, однако явно недостаточными. Самое лучшее опередить противника. Настало время посвятить Каролину в его замысел, решил Витт.
Операция будет состоять из двух частей, начал он. Выполнить первую сравнительно легко. Для этого потребуется разыграть из себя патриотку, хотя это ей и не по душе. Такую, чтобы ни у кого не осталось сомнения на сей счет. Даже у тех, кто знает о ее перехваченном письме.
Вторая часть посложнее: проникнуть в среду эмигрантов, выведать их планы, намеченные сроки выступлений и имена исполнителей.
Каролина поняла, что придется ехать в Дрезден. Понимала и то, как это опасно. Участь Бошняка, казненного повстанцами, отнюдь не прельщала ее. Как и судьба тех царских шпионов, над которыми в августе учинила самосуд разъяренная варшавская толпа, ворвавшись в тюрьму и повесив их на фонарях.
'Меня там просто-напросто прихлопнут эти ваши патриоты'', – поправляя кружева на платье, с деланным спокойствием произнесла Каролина.
В успехе она может не сомневаться, успокоил ее Витт, лишь бы удалась первая половина спектакля. Чем убедительнее сыграет она в ней, тем легче и безопаснее сможет действовать во второй.
Ни один человек, заверил Витт, не будет посвящен в операцию, кроме него самого и наместника Паскевича.
Вскоре по Варшаве начали распространяться слухи о том, что за спиной царского сатрапа Витта действует чудо-женщина. Она спешит к каждому, кого генерал собирается покарать. Будто бы посещает казематы, присутствует на допросах. И часто одно ее слово смягчает участь несчастных. По секрету передавали, что она даже помогла кое-кому бежать, причем вывезла в собственной карете за заставу…
Склонная к романтическим преувеличениям, Варшава быстро уверовала в слухи и готова была молиться за избавительницу.
Нашлись и те, кто подтвердил, что им удалось избежать каторги благодаря вмешательству Каролины Собаньской. Витт освободил якобы по просьбе Со-баньской двух-трех заключенных, а одному она помогла «бежать». Этого было достаточно, чтобы слух проник в среду эмигрантов.
В числе свидетелей оказался, например, Михаил Будзыньский, связанный с галицийским подпольем. Где только было можно, он с восхищением рассказывал о Собаньской, которая помогла ему спастись и «избавила многих несчастных офицеров польского войска от Сибири и рудников».
Приведу еще одно свидетельство из воспоминаний Богуславы Маньковской, дочери знаменитого генерала Домбровского.
'Когда ни у кого не было надежд, – писала она, – над несчастными жертвами кружил ангел спасения и утешения в лице Каролины Собаньской… Пользуясь влиянием, которое имела на генерала, она каждый час своего дня заполняла каким-либо христианским поступком, ходила по цитаделям и тюрьмам, чтобы освободить или выкрасть пленных…
По ее тайному указанию узников приводили в личный кабинет Витта, где в удобный момент пани Собаньская появлялась из-за скрытых портьерой дверей, и одного слова, а то и взгляда этой чародейки было достаточно, чтобы сменить приговор на более мягкий'.
Как видим, авантюристка хорошо поработала на легенду. Витт, как обычно, направлял ее и усердно помогал. Теперь и самый недоверчивый поверил бы в превращение Каролины. Все забыли, что она много лет связана с царским генералом и никогда не числилась в патриотках. А как же ее перехваченное донесение? Его объявили подложным и предали забвению.
Словом, первая половина спектакля прошла вполне успешно. Почва была подготовлена, можно отправляться в Дрезден. Тем более, что был и повод для поездки. Ее дочь, которую в свое время Каролина выкрала у бывшего мужа (причем так искусно, что даже его восхитила своей ловкостью), находилась в Дрездене и собиралась замуж за молодого князя Сапегу.
В Дрездене Каролину встретили чуть ли не как национальную героиню. Одни видели в ней вторую Клаудиу Потоцкую, ангела доброты, ниспосланного для утешения и поддержки изгнанных с родины