смеха. Она даже закрыла лицо рукой, чтобы не видеть противного ей урода. Вдруг почувствовала она, что кто-то схватил ее за подол платья. 'Куш, Фельдман!' крикнула Аннхен, думая, что это собака. Однако, оказалось, что это была не собака, а, напротив, сам достопочтенный Порфирио Оккеродаст. Не успела Аннхен отшатнуться, как оригинальный человечек проворно вскарабкался по ее платью и очень бесцеремонно охватил руками ее шею. Аннхен в испуге вскрикнула, хотела вскочить со стула, чтобы убежать, но не тут-то было!.. Барон Порфирио успел повиснуть так крепко и притом оказался до того тяжелым, что Аннхен не могла даже сдвинуться с места под этой тяжестью по крайней мере центнеров в двадцать. Принудив таким образом Аннхен остаться, Кардуаншпиц тотчас же соскочил снова на землю, встал с уморительными ужимками на правое колено и сказал самым сладким, вкрадчивым голосом:

- Прелестная фрейлейн Анна фон Цабельтау! Дорогая моя невеста! Прошу вас об одном - не сердитесь! Я знаю, вы думаете, будто моя свита испортила ваш прекрасный огород! О всемогущие силы! Неужели думаете вы, что моя к вам любовь могла допустить подобную жестокость? Вы, значит, еще не знаете, какие добродетели бьются в моей груди, под этим желтым платьем! Если бы вы могли видеть, как далек я даже от тени мысли дозволить себе что-либо подобное! Да и может ли могущественный король дозволить своим подданным... но, впрочем, для чего терять напрасно слова? Взгляните, взгляните сами на чудеса, которые вас ожидают! Идемте сейчас же!.. Я покажу вам мой дворец, где ликующий народ жаждет увидеть возлюбленную невесту своего государя!

Можно себе представить, что Аннхен вовсе не особенно торопилась исполнить желание смешного карлика и далеко не была расположена последовать за ним по первому слову. Но Кордуаншппиц стал описывать ей такими живыми красками богатство и роскошь превращенного во дворец огорода, что Аннхен, наконец, не могла преодолеть любопытства заглянуть хоть одним глазком во внутренность построенной карликами палатки, тем более что, как она думала, от этого не могло произойти никакого для нее вреда. Кордуаншпиц, услышав о ее согласии, раз двенадцать перекувыркнулся от радости колесом и затем, схватив любезно Аннхен за руку, поспешно повел ее через сад в свою шелковую палатку.

Придя туда и заглянув сквозь распахнувшийся занавес двери, Аннхен остановилась как вкопанная, едва будучи в состоянии ахнуть от восторга. Перед ней зеленел роскошный огород, какого ей не случалось видеть даже во время своих самых счастливых снов. Все, что только могло носить название капусты, репы, салата, гороха, бобов и пр. и пр., зрело и зеленело до того полно и роскошно, что никакое перо ни взялось бы описывать этих прелестей. Через несколько минут раздались звуки флейт, рогов и барабанов, и четверо придворных, с которыми Аннхен познакомилась еще прежде, а именно герр Шварцреттих, мосье де Рокамбль, синьор Броколи и пан Капустович приблизились к Аннхен с множеством церемонных поклонов.

- Это мои камергеры, - с улыбкой сказал господин Порфирио Оккеродаст и затем, подхватив Аннхен под руку, повел ее сквозь двойной ряд английских гвардейцев из красной морковки прямо к возвышающемуся трону, устроенному в конце палатки. Вокруг трона стояла толпа придворных; салатовые принцы, бобовые принцессы, огуречные герцоги с дынными князьями; министры с кочанами капусты вместо голов, репные и брюквенные генералы и т.д. и т.д. - все в великолепных, соразмерных с их званием мундирах. Между ними толпились и бегали множество гвоздичных и коричных пажей, распространяя вокруг тончайший аромат.

Едва барон Оккеродаст с фрейлейн Аннхен поднялись на ступеньки трона, обергофмаршал Турнепс взмахнул жезлом; музыка тотчас же смолкла; благоговейное молчание воцарилось вокруг, и Оккеродаст, возвыся голос, произнес торжественным тоном:

- Любезные, верные мои подданные! Вы видите здесь прекрасную фрейлейн Аннхен фон Цабельтау, которую я избрал себе в супруги. Сияя красотой и добродетелью, она сама смотрит на вас с истинно материнской любовью и готова печься о вас и стараться, насколько хватит у нее сил. Она будет верной и достойною матерью нашей страны. Спешите же высказать верноподданническую радость за то, что я теперь благосклонно для вас делаю!

По знаку, данному вновь обергофмаршалом Турнепсом, толпа шумно начала выражать верноподданническую радость. Загремела гороховая артиллерия, музыка морковной гвардии заиграла известный триумфальный марш: 'Салат! салат! салат, ты мой зеленый!' Зрелище было в высшей степени торжественное и умилительное. Вельможи и в особенности капустные дамы были растроганы до слез. Аннхен, увидя на голове Порфирио Оккеродаста бриллиантовую корону, а в руке золотой скипетр, пришла в такой восторг, что чуть не упала в обморок.

- О Господи! - едва могла она прошептать, всплеснув руками. - Да ведь вы, мой дражайший господин Кордуаншпиц, кажется, совсем не то, чем я считала вас до сих пор!

- Дражайшая Аннхен! - ответил на это тихо Оккеродаст. - Сочетание созвездий принудило меня явиться в дом вашего отца под чужим именем. Узнайте же теперь, что я могущественный король и владею государством, границы которого нельзя даже определить, потому что географы никогда не обозначают их на своих картах. Перед вами король овощей Даукус Каротин Первый, предлагающий вам свою руку и корону. Все прочие овощные князья не более как мои вассалы, и только один бобовый король пользуется в течение нескольких дней в году моей властью в силу обычая, укоренившегося с незапамятных времен.

- Значит, - радостно воскликнула фрейлейн Аннхен, - я буду королевой и этот прекрасный огород будет принадлежать мне?

Король Даукус Каротин поспешил уверить ее, что это будет именно так, прибавив, что ему подвластны всевозможные овощи, которые только растут на земном шаре. Аннхен, взглянув на маленького Кордуаншпица, стала находить с этой минуты, что он вовсе не был так дурен, как прежде, со своей короной и скипетром, и что королевская мантия сидела на нем чрезвычайно красиво и ловко. Когда же она подумала о выгодах, которые могла доставить ей такая партия, то нечему удивляться, если ей невольно пришла в голову мысль, что ни одна из ее подруг и во сне не видала счастья вдруг сделаться королевской невестой и что она, полная радости и восторга, немедленно спросила своего королевского жениха, не может ли она тотчас же поселиться в его королевском дворце и не согласен ли он будет завтра же отпраздновать их свадьбу? Король Даукус возразил, что как ни радовало его такое желание дорогой невесты, но что сочетание созвездий повелевало отложить их свадьбу на некоторое время. К этому он прибавил, что господин Дапсуль фон Цабельтау не должен ничего знать до поры до времени о королевском достоинстве своего зятя, потому что иначе обстоятельство это может помешать его собственному желанному браку с сильфидой Негагилой, который, по обещанию Даукуса, должен быть отпразднован в один день с его собственной свадьбой. Фрейлейн Аннхен должна была дать торжественное обещание не говорить ни слова отцу обо всем, что она узнала, и затем удалилась из шелкового дворца среди шумного выражения восторга народа, совершенно очарованного как ее красотой, так и изысканными манерами.

Всю ночь ей только и снилось, что очарованное царство возлюбленного жениха, короля Даукуса Каротина, со всеми виденными ею там чудесами.

Между тем письмо, посланное ею Амандусу фон Небельштерн, произвело на бедного юношу самое ужасное впечатление. Не прошло трех дней, как фрейлейн Аннхен уже получила его ответ:

'Божество моего сердца! Дивная Анна!

Кинжалы! Острые, раскаленные, отравленные кинжалы пронзили мою грудь, когда я читал твое письмо! О Анна! Тебя хотят у меня отнять! Как ужасна эта мысль! До сих пор не могу я понять, каким образом не сошел я с ума и не наделал эффектнейших, какие только можно вообразить, сумасбродств! Я проклял в отчаянии весь людской род и тотчас же после обеда убежал - не в трактир играть на биллиард, как это делал обыкновенно, - а в лес! в темный лес, где стал оглашать окрестность твоим сладким именем. Скоро начался дождь, а я как назло надел в этот день мою новую красную бархатную шапочку с золотым околышем. Люди уверяют, что ни одна не идет мне к лицу так, как эта. Дождь испортил мне ее всю, - но что значит красный бархат и золотой позумент перед любовью и отчаянием! Я бегал по лесу до тех пор, пока не промок до костей, следствием чего получил насморк и желудочный катар. Обстоятельство это заставило меня искать убежища в ближайшей корчме, где я заказал стакан горячего глинтвейна и трубку виргинского табаку. Занявшись тем и другим, почувствовал я внезапно прилив поэтического вдохновения и, выхватив из кармана свою записную книжку, мигом написал, по крайней мере, дюжину прекраснейших стихотворений. Подивись, моя Анна, силе вдохновения! Едва стал я писать, отчаяние мое и боль в желудке исчезли, точно по мановению волшебного жезла! Я сообщу тебе только последнее из моих стихотворений, и, надеюсь, оно пробудит в тебе, дивное дитя, те же сладкие надежды, какими проникся во время его сочинения твой