с двумя тысячами Волгу переплыл, ночными и дневными переходами вышел к Ветлуге и ее одолел. В это же время знамена Сармата реяли то у Мамадыша, то под Умарами, сбивая с толку и запутывая казанцев.

Надежные проводники незаметно провели дружину Виктора мимо Йошкар-Олы, лесными тропами и гатями обошли заставы Шелангера, но в Сотнуре, где рассчитывали немного отдохнуть перед броском на Казань, неожиданно встретили ожесточенное сопротивление, ожесточились сами и всех подчистую истребили.

Осенью уже и маги были согласны на поход. Неожиданно заболел Сармат. Лихорадка долго не отпускала его, иссох Правитель, пожелтел лицом.

Маги копошились, вытягивая из него хворь, и он вроде шел на поправку, но через день-другой опять слабел. Николай, тот вовсе от больного не отходил, дневал и ночевал рядом, сам тоже иссох, казалось, раньше Правителя отойдет, чтобы, согласно обыкновению, лично проверить, нет ли там какого подвоха или умысла...

На исходе осени Сармат призвал Мартына и Виктора.

Виктор хорошо помнил тот день. Сармат полулежал, опираясь на подушки, глаза впали, могучая некогда борода свисала неопрятными клочьями. Говорил тихо, еле слышно, временами пытался взрыкивать, но выходил лишь хрип. Грустно кривил сухие губы, ругался шепотом. Ждали Бориса. Говорили о пустяках.

Потом, когда все собрались, Сармат попросил пить. Долго не отрывался от чашки, глаза прикрыл, веки в синих и красных прожилках дергались.

До слез было жалко этого сильного большого человека, обглоданного болезнью. Виктор вспомнил, как в Саратове учил его Сармат работать с мечом, как гонял день за днем до изнеможения, заставляя повторять каждый вольт сотни раз, а через пару месяцев неожиданно похвалил, сказав, что когда его убьют, то Виктор будет лучшим рубакой. Его не убили, он уходил сам. Виктор понимал, что сила и бессилие равно преходящи и никого не минует минута уныния. Поэтому он смотрел на Правителя спокойно и слезы, подобно Мартыну, не точил. Голос Сармата окреп. Он давал распоряжения, советовал, что и как наладить в оружейных мастерских, велел удвоить дозорных на постах, но сменять чаще. В какой-то миг показалось, что идет обычный Малый Сбор, даже Мартын, непривычно тихий, начал что-то возражать, спорить по мелочам. Потом осекся, поняв неуместность своих реплик. И Сармат вдруг замолчал, задышал тяжело.

- Ну, все, пожалуй, - сказал он. - Вроде рано еще, а, судя по всему, без меня придется... Пока вчетвером и управляйтесь, а как меня закопаете, так Виктору восприемником быть. Слышали?

Все опустили головы, а Виктор растерянно поднялся с места, потом снова сел.

- Идите, дел невпроворот. А тебя, - уставил пожелтевший палец в Виктора, - когда отходить буду - позовут. Напоследок дам наказ.

Разошлись молча и не глядя друг на друга. Мартын запил, и запил сильно. Борис исчез в своих подземельях, маги не то новые зеркала работали, не то просто силу копили. Виктор готовил дружину к походу и навел такую дисциплину, что даже старый полковник умильно щурил глаза и ласково говорил:

- Скинуть мне годков двадцать, мы бы с тобой великие дела закрутили!

Каждый вечер, после обязательного доклада, тысяцкий Егор просил позволения остаться и, макая усы в чашу с молодым тульским, спрашивал о здоровии Правителя и вздыхал. Ничего более не говорил, но смотрел испытующе. Во взгляде, однако, читалось - ты, маршал, только мигни, а уж мы в одночасье посадим на трон, и ни одна душа живая слова поперек не хрюкнет.

А потом, когда Сармат вовсе стал плох, намекнул - может, Правителю свежий воздух нужен, простор. Под Серпуховом, вкрадчиво шелестел Егор, дом отгрохали для Сармата, не дом, а сущий дворец, год зазывают, а ему все недосуг. Больного, оно конечно, с места поднимать вроде и неладно, но если с бережением, осторожно, глядишь, и на поправку пойдет, все же перемена обстановки, покой...

Зачастили по вечерам и другие тысяцкие, невесть как прознавшие о воле Сармата.

Виктор на хитрые вопросы не отвечал, пил слабое пиво и на пустые разговоры не шел. Неожиданно взял да разрешил открыть питейные. Толстый Семен глядел кисло, дружинники, набивавшиеся в 'Веселый сударчик' битком, повеселели и разбрелись по кабачкам.

В один из вечеров Егор, посмеиваясь, сообщил, что у Коломны пластуны наткнулись случайно в лесу на становище вченых. Плюнули бы на них и прошли мимо, но с пластунами два мага было, пришлось вязать. Маги железки чуть не облизали, от жадности тряслись, поганцы, ну и проворонили. Одного под дых осмоленным колом пихнули, а пока второй разогревался да огнем харкал, многие в кусты порскнули. Ну, ребята осерчали, помяли крепко, кого изловили, и только парочку целыми приволокли.

- Веди сюда! - коротко приказал Виктор.

Егор развел руками.

- Сам Верховный к себе забрал. Как увидел, от радости чуть не заплясал.

Неприятно дернуло под лопаткой, на миг толстый ковер под ногами зыбко поплыл, осыпался мелким песком. Виктор вдруг подумал, что один из пленных - Месроп. Вроде и ушел один, но кто знает! Это не страшно, но плохо. Сармату сейчас все по дуньке, но если Борис кинет скрученного магическим узлом Месропа к ложу, а Месроп признается во всем, что нашепчут ушлые маги, - что тогда? Может, и впрямь - Серпухов?

- Видел пленных? Какие из себя? - небрежно спросил Виктор.

- Один худой, высокий, смуглый такой и глаза раскосые. Другой тоже худой, но поменьше, молодой да почти лысый. Зовут смешно, запамятовал. Что-то про маму...

Ученый со смешной фамилией. Точно. Виктор вспомнил, как молодой парень втолковывал ему что-то умное, но неприятное. Жалко, что попал в лапы к Борису. Быстро превратят умника в слюнявого идиота.

Внезапно захлестнула едкая ненависть к магам. Он стиснул зубы, досчитал в уме до девяти и перевел дыхание. Надо сдерживаться, сейчас не время для эмоций.

После того, как Сармат назвал его восприемником, Виктор, к своему удивлению, вдруг обнаружил, что только в эти дни он ощутил свою сопричастность происходящему. Ушла отстраненность, и после ее исчезновения он понял, что она была в нем всегда, невидимым барьером отделяя его от мира. Жизнь легка, когда не соприкасаешься ни с кем и ни с чем. Теперь же он понял, что зависимость от людей, предметов и событий, угнетая душу, тем не менее порождает и зависимость мира от его, Виктора, воли. Даже когда он посылал сотню за сотней в бой, когда сам врубался в гущу, орудуя мечом, как мясник на бойне, даже тогда он не испытывал такой полноценности бытия. Неужели два-три слова Сармата настолько изменили его включенность во внешний мир! Хотя эти слова означали власть...

Через несколько дней после свидания с Сарматом зашел Николай, коротко сообщил о самочувствии Правителя, пристально глядел, ждал каких-то слов и, не дождавшись, ушел.

А потом явился Борис. Обсудили дела, договорились, сколько дружинников выделит Виктор на охрану зеркал, и разговор вдруг зашел об ученых. Улыбаясь непонятно чему, маг сообщил, что им давно не попадался такой отменный экземпляр. Многие в сомнении, предлагать ли ему силу. Разумеется, мощный ум воспримет ее в полном объеме без ущерба. Другое дело - он может понадобиться именно как ученый. Есть масса идей, которые толком даже проверить не удается. Увы, за силу приходится платить, аналитические способности и у ведущих магов ни к черту не годятся, даже он, Борис, сейчас не в состоянии пройти элементарный тест по микропрограммированию, ведь если показали дорогу к цели, ты не будешь ползти заросшими тропами даже с хорошим попутчиком.

Виктор поначалу не понял, о чем идет речь, но когда Борис, сплетая словеса, как бы случайно упомянул монастырь, насторожился. Маг знал о путешествии в Бастион, знал, возможно, с кем маршал путешествовал. Да, не зря все-таки Иван при нем левой рукой! И вот сейчас Борис мягко намекает, чтобы Виктор не совался в их дела.

Странно. Не такой уж изрядный случай, чтобы гнуть страсти, но вот надо же! Маги вклинились в ученого. Судя по всему, у них густой интерес. И ради этого готовы закрыть глаза на его тайную встречу с Месропом.

Он почти убедил себя в этом, но тут маг сказал, что на днях его люди изловили было одного старого знакомого, но тот ушел, впрочем, может, и не ушел, а загнулся от ран в чащобе.

- Ты его, наверно, забыл, - прищурившись, добавил Борис. - Помнишь, был такой Месроп?!

Удар был силен. Они убили Месропа, сообразил Виктор. Теперь тот ничего не скажет. Но облегчения не испытал, только едкое бессилие плеснулось в душе. Жаль, жаль Месропа!