Однажды во время страшной грозы молнией расщепило липу и убило корову. После этого Нюшка стала ужасно бояться гроз. Зойка тоже боялась. Как грохнет гром — так косяки в избе затрещат. Зойка с Нюшкой забирались под кровать и сидели там, пока солнышко не выглянет.
Но разве осина виновата, что бывают грозы? Ей, наверное, самой страшно, ведь она под кровать не спрячется.
Нюшкин отец уже топором замахнулся, да не успел по дереву ударить. Топало перехватил топор и отбросил его подальше.
— Ходят тут, — проворчал он, — машут топорами. Обо всем позабывали.
Нюшкин отец не обиделся: не принято было у них в деревне обижаться на домовых. Но все-таки спросил:
— А чего такого мы позабывали?
— Не было у деда Мирона под рукой вожжей…
Нюшкин отец призадумался и кое-что вспомнил. Осинку-то эту не кто-нибудь посадил, а его дед — Мирон. А он, тогда малец шустрый, бегал, играл да и сломал деревце. Вот дед Мирон и искал вожжи, чтоб выдрать его.
Осинка цепкой оказалась, отросла.
— Совсем из ума вышибло! — сказал Нюшкин отец. — Запамятовал! — Он легонько постучал по стволу дерева: мол, прости, чуть я не погубил.
Около осины собрались все: кот Филимон, коза Манька, пес Бакай. Они еще долго обсуждали случившееся.
Топало, оставшись один на всю деревню, стал совершенно незаменимым. Если бы он был человек, сказали бы: «Совершенно незаменимый человек». Но нет такого выражения: «Совершенно незаменимый домовой».
Если бабушку Дусю кто-нибудь спрашивал: «Как живете?», она обычно отвечала: «Живем, не тужим!»
— А что тужить? — говорил Топало.
Раным-рано бабушка Дуся уйдет на ферму, а домовой давай печку топить. Блины испечет, Зойку разбудит. Вкусные блины, с маслом да со сметаной. Сам Топало ничего не ел, потому что домовые не едят Только воду пил. Иногда деревья угощали его своим соком.
Вечером Топало Зойку спать укладывал. Когда она была маленькой и начинала кукситься, капризничать (с маленькими это случается), он всегда пел ей одну и ту же колыбельную:
Топало настолько «очеловечился», что зимой стал ходить в валенках. Вот и топают по избе одни валенки. К тому же он любил пофорсить. Иногда наденет шарф, старую дедушкину шляпу, достанет дедушкину тросточку — и крутится перед зеркалом. Бабушка веником его — чтоб не модничал! А порой бабушка вздыхает:
— Ох, ты, нежить, нежить!
— Бабушка, ты почему Топало нежитью зовешь? — спросила Зойка.
— Да как тебе объяснить? И объяснения-то нет. Нежить и нежить. И не дух, и не человек.
Топало не нравилось, когда бабка вздыхала и нежитью его звала. «Нежить» выходило «не жить». А чего ему не жить, если молодой, всего сто пятьдесят лет стукнуло?
До скорого свидания!
Раз в месяц приезжала из города Валя — Зойкина мама. Как-то полезла она на печку, а Зойка говорит:
— Ты поосторожней, там Топало спит.
— Что ему — чердака мало? — удивилась мама.
Раньше, когда семья была большая, все живы-здоровы, все в доме, домовой никогда в избу не заходил, только на чердаке топал.
— Сейчас он в избе живет, — пояснила Зойка. — Вместе веселее.
Мама не возражала: веселее так веселее, но все-таки относилась к этому как-то настороженно и в особые разговоры с домовым не вступала. И Топало помалкивал.
— А когда квартиру в городе дадут, дом продадим, куда вы его денете? — как-то спросила мама.
— С собой возьмем, — сказала Зойка.
— В городе ему не место.
— Никуда я отсюда не поеду, — сказала бабушка.
С тех пор и начались нелегкие разговоры о переезде.
Однажды мама привезла из города телевизор. Вечерами вместе с бабушкой и Зойкой стал смотреть передачи и Топало. Наденет очки — и сидит. Правда, стекол нет, одна оправа, но его это ничуть не смущало.
Особенно Топало нравилась передача «Клуб путешественников». Он все к Зойке приставал: сколько километров до Африки? Ему никак не верилось, что может быть какая-то Африка, совершенно не похожая на деревню Кутузы. Уж не туда ли все домовые переселились?
А еще его поразило, что на земле люди говорят на разных языках и совершенно друг друга не понимают.
— Он тебе про Фому, ты ему про Ерему, он тебе про Ерему, ты ему про Фому. — Недовольный Топало запыхтел и полез на печку. Не думал он, что на белом свете так обстоят дела.
— Вечно ты. Топало, ворчишь, — сказала Зойка. — А если встретишь домового-иностранца, как с ним будешь разговаривать? По-французски, да? Тоже друг дружку не поймете.
— Сама ты не поймешь! Мы с ним можем говорить и по-кошачьи, и по-собачьи, и по-птичьи. Мало, что ли, в природе языков? И все понятные.
Телевизионные передачи, хотя и черно-белые, разбудили в домовом желание поглядеть мир.
Когда Топало узнал, что Зойка собирается плыть на теплоходе по реке Волге, он тоже засобирался. Свою любимую шляпу в чемодан положил, старые тапочки (сначала хотел валенки, но все-таки лето).
— Ты куда? — всплеснула руками бабушка.
— С Зойкой, на Волгу.
Зойка решительно выложила из чемодана шляпу.
— А с бабушкой кто останется? — спросила она.
Топало положил шляпу обратно в чемодан.
— Нюшка будет прибегать, чего еще ей делать?
— Нюшка теленка пасет! — Зойка снова выложила шляпу.
— Теленок и без Нюшки знает, где трава растет. — Топало снова положил шляпу в чемодан.
— Ты поедешь, а я так нет? — заскрипел он. — В городе ни разу не бывал, Москву не видал.
— Я тоже Москву не видела!
— Увидишь еще. Тебе всего девять годков, а мне сто пятьдесят.
Зойке стало жалко Топало. И правда, сто пятьдесят лет дома сидит, а она уже к Каспийскому морю едет.
Бабушка вначале ни в какую:
