Три! Четыре!..

Досчитав до сорока, я остановился и, глянув вниз, понял, что вышел на самую высокую часть дороги там, где она пересекала ручей. Примерно половина пути от места посадки корабля. Ручей – метановый, что ли? – сковал лед, и я понял, что ночь выдалась холодной по-настоящему.

Веревка размоталась уже почти вся. Можно считать, дошел до нужного места. Я отпустил ее, осторожно передвинулся на середину дороги, опершись на левую руку встал на колени и попытался поставить коробочку рядом с собой.

Но не сумел разогнуть пальцы.

Я разжал их пальцами левой руки, высвободил из них коробку.

Дьявольский порыв ветра подхватил ее, и я еле успел ее прижать, чтобы она не укатилась. Потом обеими руками осторожно поставил коробочку перед собой.

«Разработай свои пальцы, дружище. Постучи ладонями друг о друга».

Так я и сделал. Постепенно, хотя и вызывая страшную боль, пальцы правой руки начали шевелиться. Неуклюже придерживая коробку левой рукой, я потянулся к ручке наверху.

На ощупь я ее не чувствовал, но как только ухитрился сжать ее пальцами, она сразу повернулась. Казалось, коробочка ожила и замурлыкала. Должно быть, я услышал вибрацию через перчатки и через скафандр – почувствовать-то я ее никак не мог, пальцы были не в том состоянии. Я поспешно отпустил коробочку, неуклюже поднялся на ноги и немного отступил назад, чтобы можно было осветить ее нашлемной фарой не нагибаясь.

Я выполнил задачу, дело Материни было сделано и, как я надеялся, сделано вовремя. Останься во мне здравого смысла хотя бы столько, сколько есть у обыкновенной дверной ручки, я повернулся бы и рванул бы обратно в туннель еще быстрее, чем шел сюда.

Но я смотрел, как зачарованный, на то, что происходило с коробкой.

Она, казалось, встряхнулась, и из-под нее выросли три маленькие паучьи лапки. Она поднялась вверх и прочно встала на треножнике примерно в фут высотой. Коробочка опять задрожала и мне показалось, что ее вот-вот сдует, но паучьи лапки как-будто вгрызались в поверхность дороги и держали прочно, как скала.

Верх коробочки раскрылся как цветок – развернувшийся футов на восемь в диаметре. Из него поднялся штырь (вероятно, антенна?); штырь покачался в разные стороны, как бы прицеливаясь; затем застыл, упершись в небо.

И включился маяк. Я уверен, что это включился маяк, хотя увидел всего лишь вспышку света. Свет, по всей видимости, был всего лишь безобидным побочным явлением высвобождения мощнейшего импульса энергии – у Материни, наверное, не хватило оборудования и времени, чтобы устранить его или экранировать. А я смотрел прямо на него.

Поляризаторы не срабатывают мгновенно. Поэтому вспышка ослепила меня.

Сначала я решил, что отключилась моя нашлемная фара, но потом понял, что просто не вижу ничего из-за ударившей в глаза зеленовато-пурпурной вспышки.

«Спокойно, парень. Это всего лишь результат раздражения глазной оболочки. Подожди, сейчас все пройдет».

– Я не могу ждать, я замерзну до смерти!

«Нащупай рукой веревку, она прикреплена к твоему поясу. Потяни ее».

Я сделал так, как посоветовал мне Оскар: нащупал веревку, повернулся и начал наматывать ее на руки.

Веревка разбилась.

Не порвалась, как обычно рвется веревка, а разбилась, как стекло. Наверное, к этому времени она как раз в стекло и превратилась. Нейлон и стекло представляют собой жидкости, способные к переохлаждению.

Теперь я знаю, что такое «переохлаждение». Но тогда я знал только одно – оборвалась последняя нить, связывающая меня с жизнью. Я ничего не видел, ничего не слышал, а был один-одинешенек на голой платформе в миллиардах миль от родного дома, и ураган, вырвавшийся из бездны ледяного ада, выдувал последние искорки жизни из моего тела, в котором я уже почти ничего не чувствовал кроме боли.

– Оскар!

«Я здесь, дружище! Ты справишься. Ну как, видишь что-нибудь?»

– Нет!

«Ищи вход в туннель. Там включено освещение. Отключи нашлемную фару. Отключи, отключи, – справишься! Там всего-то надо повернуть рычажок. Подними руку к правой стороне шлема».

Я так и сделал.

«Что-нибудь видишь?»

– Пока нет.

«Поверни голову».

– Теперь что-то забрезжило.

«Красноватые неровные отблески, верно? Это вулкан. Вот и сориентировались. Поворачивайся медленно, чтобы не упустить вход в туннель».

Я только и мог, что двигаться медленно.

– Вот он!

«Порядок, теперь ты стоишь лицом к дому. Опустись на четвереньки и медленно ползи влево. Не поворачивайся – ты должен держаться по кромке дороги и ползти вдоль нее к туннелю».

Я встал на четвереньки. Поверхности дороги я руками не ощущал, но чувствовал, как на них и на ноги тяжестью навалилось давление; они казались мне протезами.

Кромку дороги я нашел левой рукой, вернее, моя левая рука проползла за кромку, и я чуть не рухнул вниз. Но я удержался.

– Направление правильное?

«Да. Ты не развернулся, а просто сдвинулся вбок. Можешь поднять голову, чтобы найти туннель?»

– Нет, только если подняться.

«Ни в коем случае! Включи снова нашлемную фару. Может, твои глаза уже пришли в норму».

Я с трудом поднял руку к правой стороне шлема и, наверное, задел рычаг, потому что неожиданно увидел перед собой круг света, расплывчатый и туманный в центре. Слева его разрезала кромка дороги.

«Молодец! Нет, нет, не вставай; ты ослаб и у тебя кружится голова, можешь упасть. Ползи. И считай. Туннель отсюда шагах в трехстах».

Я пополз, считая на ходу.

– Очень уж далеко, Оскар. Как думаешь, доползем?

«Конечно! Что, по-твоему, мне очень хочется здесь оставаться?»

– Я ведь останусь с тобой.

«Прекрати болтовню. Я из-за тебя со счета сбиваюсь. Тридцать шесть… тридцать семь… тридцать восемь…»

Мы продолжали ползти.

«Уже сотня. Начнем отсчитывать вторую. Сто один… Сто два… Сто три…»

– Мне становится лучше, Оскар. Теплее.

«Что?»

– Теплее, говорю, становится.

«Ты не тепло чувствуешь, дубина ты стоеросовая, это ты замерзаешь насмерть. Ползи быстрее! Нажми подбородком на клапан. Добавь воздуха. Ну же, нажми!»

Я слишком устал, чтобы спорить. Я нажал клапан раза три-четыре, почувствовал, как воздух струей ударил мне в лицо.

«Двигаемся быстрее! Тоже скажет, тепло ему становится! Сто девять… сто десять… сто одиннадцать… сто двенадцать, да живее же ты!»

На двухстах я сказал, что должен отдохнуть.

«Черта с два!»