Крошка даже смутилась.
Итак, мы взялись за поиски. Я с удовольствием взламывал двери. Симпатий ко мне у Черволицего это не прибавит. Мы сразу же наткнулись на вонючую конуру, где обитали Толстяк и Тощий. Жаль, что их дверь не была заперта. Комната могла рассказать многое о нашей парочке, прежде всего то, что они – грязные свиньи. А также и то, что они не пленники: комната была переоборудована для людей. Их отношения с Черволицым, какими бы они ни были, начались, очевидно, не вчера. Я обнаружил две пустые стойки- вешалки для скафандров, несколько десятков консервных банок с рационами армейского образца, которые обычно продают в магазинах списанных армейских избытков, и, самое главное, – питьевую воду и что-то типа умывальника. Более того, я нашел ценность, не сравнимую ни с золотом, ни с ладаном (если конечно, мы найдем и свои скафандры) – два заряженных баллона с гелиево-кислородной смесью.
Я отпил воды, вскрыл для Крошки банку консервов (она открывалась ключом; мы избежали участи «Троих в лодке» с их банкой ананасов), велел ей поесть, а потом продолжать обыск. Сам же отправился дальше – найденные баллоны просто подзуживали меня разыскать и скафандры, и унести отсюда ноги, пока не вернулся Черволицый.
Я вскрыл с дюжину дверей быстрее, чем Плотник с Моржом[7] вскрывали раковины, и много чего обнаружил, в том числе и жилые помещения черволицых. Но там я уже не стал задерживаться – этим займется Космический Корпус, когда (и если) прибудет сюда. Я только проверил, нет ли там скафандров.
И, наконец, нашел их – в комнате рядом с нашим узилищем.
До того я обрадовался, увидев Оскара, что чуть его не расцеловал.
– Привет, дружище, – заорал я. – Какая встреча! – И понесся за Крошкой. Ноги опять полетели вперед меня, но я уже внимания не обращал.
Крошка взглянула на меня, когда я ворвался в комнату:
– Я уже собиралась идти за тобой.
– Нашел! Нашел!
– Кого нашел? Материню? – спросила она жадно.
– Да нет же, нет! Я нашел скафандр! И твой, мой! Пошли!
– А-а-а… – она выглядела огорченной, и я даже обиделся. – Здорово, но… надо найти Материню.
Чувство беспредельной усталости охватило меня. У нас появился, хоть и слабый, но все-таки шанс спастись от участи худшей, чем смерть (и это отнюдь не метафора), а она не желает уходить, пока не найдет свое пучеглазое чудовище. Будь это человек – я бы тоже не колебался ни секунды, даже если бы у него изо рта дурно пахло.
Будь это кошка или собака – я поколебался бы, но остался.
Но что мне это пучеглазое? И вообще, я ему обязан только одним, то есть тем, что здорово влип, как еще не влипал никогда в жизни.
Сгрести, что ли, Крошку и сунуть ее в скафандр? Но вместо этого я лишь спросил:
– Ты в своем уме? Мы уходим. Прямо сейчас.
– Мы не уйдем, пока не найдем ее.
– Ну теперь-то уж ясно, что ты не в себе. Мы даже не знаем, здесь ли она… А если мы ее найдем, все равно не сможем взять с собой.
– Сможем!
– Как? Мы ж на Луне, забыла? В безвоздушном пространстве. У тебя, что скафандр для нее припасен?
– Но… – она растерялась, но ненадолго. – Поступай, как знаешь. А я пошла ее искать. Держи, – и она кинула мне консервную банку.
Следовало, разумеется, применить силу, но… издержки воспитания! С детства ведь приучают, что женщину бить нельзя, как бы сильно она этого ни заслуживала. Поэтому, пока я разрывался между здравым смыслом и воспитанием, возможность действовать и вместе с нею Крошка выплыли за дверь. Я просто застонал от беспомощности.
Но тут мое внимание привлек невероятно приятный запах. Крошка ведь сунула мне в руки банку с консервами. То есть, вернее сказать с вареной подметкой в сером соусе, но запах!
Я доедал консервы, осматривая Крошкины трофеи. Моток нейлонового шнура я с удовольствием прицепил рядом с баллонами; у Оскара на поясе висело, правда, пятьдесят футов веревки, но запас карман не оторвет.
Прихватил я и геологический молоток, и пару батарей, которые сгодятся и для нашлемных фар, и для много чего другого.
Больше ничего интересного не попалось, кроме брошюрки с названием «Предварительные данные по селенологии», проспекта урановых рудников и просроченных водительских прав, выданных штатом Юта на имя Тимоти Джонсона. Я узнал на фотографии лицо Тощего. Брошюрки интересные, но сейчас не до лишнего багажа.
Мебель состояла в основном из двух кроватей, изогнутых по очертанию человеческого тела и толсто обитых. Отсюда вывод, что Тощему и Толстяку доводилось путешествовать на этом корабле при изрядных ускорениях.
Подобрав пальцем остатки подливы, я как следует напился, умылся, не жалея воды, потому что мне было без разницы, помрет эта парочка от жажды, или нет, собрал свою добычу и пошел туда, где лежали скафандры.
Войдя туда, я наткнулся на Крошку, повеселевшую и с ломом в руках.
– Я нашла ее!
– Где?
– Пошли, взломаешь дверь, у меня сил не хватает.
Я сложил все барахло подле скафандров и пошел за ней. Она остановилась перед дверной панелью чуть дальше того места по коридору, куда меня завел мой вандализм.
– Здесь?
Я прислушался.
– С чего ты взяла?
– Знаю! Открывай!
Я пожал плечами и размахнулся. Панель с треском выскочила из паза. И всего-то дел.
Посреди комнаты, свернувшись в клубочек, лежало существо. Трудно было сказать, его я видел на пастбище вчера вечером или нет. Плохое освещение, иная обстановка. Но Крошка никаких сомнений не испытывала. С радостным воплем она рванулась вперед, и обе покатились по полу, сцепившись, как два играющих котенка.
Крошка визжала от радости более или менее по-английски. А вот Материня… Я бы не удивился, заговори она по-английски тоже (говорил же Черволицый, да и Крошка упоминала о своих беседах с ней), но тут было совсем другое.
Вы когда-нибудь пересмешника слышали? Он то просто поет, то весело и шумно обращается к Творцу. Пожалуй, бесконечно меняющиеся трели пересмешника ближе всего к речи Материни.
Наконец, они более или менее успокоились, и Крошка сказала:
– Я так рада, Материня, так рада!
Та что-то пропела в ответ.
– Извините, Материня, очень невежливо с моей стороны. Разрешите представить – мой дорогой друг Кип.
И Материня пропела мне:
И я понял:
– Очень рада познакомиться, Кип.
Понял без слов, но так ясно, как будто она говорила по-английски. Причем это вовсе не был полушутливый саморозыгрыш, как, скажем, мои беседы с Оскаром или разговор Крошки с мадам Помпадур;
