разговор, предложил ей выйти за меня замуж. Во мудак!

Я не перезвонил Клер. Я не перезвонил Клер. Я не перезвонил Клер. Блин, ну что там полагается делать, любя женщину, а?

Я пережил страшные минуты, я страдал, вкалывал, терпел поражения, меня побеждали, унижали и валяли в грязи, на меня забивали и вытирали об меня ноги, но никогда ничто не стоило мне такого труда, как не позвонить тебе. Клер, никто никогда не узнает, как мне тяжело было просто ТЕБЕ НЕ ПОЗВОНИТЬ. Разлюбить еще труднее, чем бросить пить.

А ведь я ищу не счастья, а всего лишь гармонии с пунктирами экстазов.

Ко мне явился Людо. Каждый воскресный вечер он ругается с женой, потому что к этому моменту мается уже двое суток без передыху. И мы плачемся друг другу, слушая последний альбом Этьена Дао, который неустанно повторяет под прекрасную музыку Карли Саймон: «Научись жить не один…» Имеет ли женщина право заточать мужчину в четырех стенах под тем предлогом, что у них общий ребенок? Что, современный мужик уже совсем сошел на нет? Как, скажите на милость, он может управлять миром, если он уже не в состоянии управлять собственным телом?

В ту минуту, когда я начал писать эту фразу, я искренне думал, что смогу сказать что-то интересное, и вот к чему это привело.

Обедаем с Людо, он в отличной форме. Такое впечатление, что он решил все свои проблемы.

– Мне нужен мажордом. Точно тебе говорю.

– Мажордом?

– Ну да – мужик в униформе, чтоб жил в доме, утром приносил завтрак в постель и сообщал последние новости. Погоду, расписание на день и так далее. А вечером, вернувшись с работы, ты ему заявляешь: «Да, я совсем забыл вас предупредить – мы ждем сегодня к ужину шестнадцать человек», а он, и глазом не моргнув, все устраивает наилучшим образом. Уверяю тебя, нам просто необходим мажордом!

– Ты хочешь мажордома в придачу к жене?

– Да нет, вместо нее!

– Извини, что меняю тему, но Пенелопа трахается с женатым мужиком, это не ты случайно?

– Какая еще Пенелопа? У нее нет знакомого мажордома?

– А! Ты покраснел! Сволочь!

Чем больше я зарабатываю, тем беднее становится моя жизнь.

Праздник «Юманите» в Ла-Курнёв. На земле уже нет грязного месива, но запах пригоревшего сала никуда не делся, равно как и смазливые пролетарочки, и чилийские фольклорные ансамбли (единственная уступка капиталистическому строю состоит в том, что они исполняют песню Селин Дион из «Титаника» под аккомпанемент костяных свистулек). Согласитесь, некоторое разнообразие после гольфа на приз «Ланкома» в Сен-Ном-ла-Бретеш. В эти выходные у меня был выбор между Жозе Бове [34] и Умой Турман, она, конечно, не такая усатая, но зато гораздо более глобальная. Я свой лагерь выбрал. Впрочем, прикольно было бы хоть разок все поменять местами – провести праздник «Юманите» на поле для гольфа в Сен-Ном, а ланкомовский гольф – в Ла-Курнёв, просто чтобы посмотреть, что выйдет. Смесь получится самая гремучая. Инес Састр[35] сожрет сэндвич с бараньей сосиской и жареной картошкой, а Робер Ю[36] напялит поло от Ральфа Лорена: в этом, несомненно, и будет заключаться ближайшая революция.

Все тот же праздник «Юманите». Я люблю коммунистов, потому что они все еще отказываются быть рабами. Потому что борются против глобализации, распевая «Интернационал». Беднячки сексуальнее прикинутых телок, это я уже отмечал: они держатся естественнее, потому что у них нет денег на то, чтобы стать ШВШ (Шлюшками в Шлёпках). Их зовут Мишель или Сесиль, они носят кроссовки, пахнут пачулями, никогда не бреют лобок, пьют белое вино, знают о существовании Ника Дрейка и ложатся в койку без заморочек, в первый же вечер, при условии, что при них не будешь слишком сильно ругать Фиделя Кастро. Весь Ла-Курнёв увешан плакатами «Девяносто третий[37] – лучший на свете», но я, Оскар Дюфрен, отвожу глаза. Мне нельзя забывать, что я-то приехал из 75-го,[38] равно как и Ален Минк.[39]

Пенелопа позвонила утром, чтобы сообщить мне, что выходит замуж, и попросила больше не упоминать ее в этом дневнике. Я решил переименовать ее в Жанну. Это не так сексуально, но пусть пеняет на себя – будет знать, как посягать на священную свободу слова. Если весь этот вздор в один прекрасный день станет книгой, я смогу назвать ее «Жанна и нехороший парень».[40]

КАРЬЕРА ПИСАТЕЛЯ

В 30 лет ты «блестящий».

В 40 лет ты «талантливый».

В 50 лет ты «гениальный».

В 60 лет ты «б. у.».

В 70 лет про тебя говорят: «А что, он еще жив?»

Представляя мне мужа, Жанна прижимается ко мне, чтобы я почувствовал вес ее грудей на своем теле. Рвота может быть весьма романтичной. Например: мужика тошнит на свадьбе его любовницы (особенно когда он уверен, что она выходит замуж, только чтобы досадить своему, уже женатому, приятелю Людо).

Я думаю о Клер. Американцы говорят: «Nice to meet you».[41] Я должен был бы сказать ей: «Sad to leave you».[42]

Все мои признания в любви происходят либо раньше времени, либо слишком поздно. Потому что я говорю «я тебя люблю», только чтобы склеить или утешить.

С Жанной я завязал. На свадьбе она шепнула мне с очаровательной коварностью, во всем блеске невинной жестокости: «Как жаль, что я так счастлива… с тобой я могла бы быть так несчастна». Я остался стоять с открытым ртом. Боже, как я труслив, безволен, ничтожен! Как я себе надоел! Держу пари, что любовь невозможна. Выиграв, я ничего не выигрываю. Проиграв, теряю все. В один прекрасный день какой-нибудь экзегет напишет книгу «Пари Дюфрена». Это будет эссе, выпущенное ограниченным тиражом.

Скоростной поезд «Талис» проезжает под влажным небом бельгийских предместий. Множество одинаковых, параллельных друг другу палисадников тянутся вдоль железнодорожного полотна. Как же эти люди соглашаются так жить, ведь они все поголовно смотрят «Знаменитостей» по телевизору. Я испытываю бесконечную нежность к валлонским «Дешьенам».[43] Мне следовало бы сойти с поезда, позвонить в дверь к первому попавшемуся бельгийцу и сказать: «Я вас финансово презираю», чтобы уж он покончил со мной раз и навсегда.

То было время, когда Брюссель уже больше не брюсселил. Вокруг моей шеи вилась легкая дождевая взвесь. Ночевал в отеле «Амиго», возле Гран-плас. По MTV передавали новый клип Кайли Миноуг, с блестючими губами, скуластым лицом, крутой попкой в слишком коротких парчовых шортах, в сандалиях на шпильках, с раскрашенными ногтями, высунутым языком и наклеенными ресницами, от которых у меня едет крыша. Как мне, по-вашему, сохранять спокойствие в такой ситуации? Вечером опять пойду шляться,