Мне о случившемся сообщил Отто Крейнц в режиме секретной конференц-связи. Рассказав новость, он сразу добавил, что не может высказать даже предположения, как такое возможно.
— Если бы развивалась технология биогейт и у Громова в голове был бы чип… — сказал он. — Но у него нет чипа биогейт! Максима сканировали много раз! Кроме стандартных имплантантов, биофона и идентификационного чипа, у него ничего нет!
— Но как-то же это произошло, — сказал я.
— Нет интерфейса, нет входа! — взмахнул руками Крейнц. — Я не знаю. Простите. Это такая же загадка, как его контакт с Рободомом. О, боже… Честно говоря, я вам и про Альтера могу сказать не много. Его поведение нелинейно! Язык, на котором он написан, — контекстный! Наши софт-инженеры и софт- криптологи так и не смогли не то что его расшифровать, а даже просто понять, как он работает. «Ио» не может просчитать его, понимаете?
— Нет, — просто сказал я.
— У Рободома есть собственный внутренний язык, которым он пользуется как… как речью! — пояснил Крейнц. — Я имею в виду речь как коммуникативную деятельность. Рободом общается с Громовым, Сетью, «Ио» не по схеме «запрос — ответ». Он… Фу-у-ух, как бы объяснить то, чего я сам не в состоянии понять. Ну, например, когда он запрашивает информацию из Сети, то каждый раз сам создает специальную программу поиска, которая меняется в зависимости от характера запроса и может содержать множество модулей. Совсем как мы! Мы подбираем слова, строим фразы в зависимости от того, с кем говорим и какую цель преследуем. Генеральная программа Рободома не просто находит совпадения, она их анализирует, определяет контекст, сканирует закрытые базы и взламывает только те, где действительно есть то, что ему нужно. Она ищет и обрабатывает информацию самостоятельно, не только по просьбе хозяина. Альтер выдает результаты поиска в форме связной, эмоционально окрашенной речи, делает выводы, дает советы! Альтер — искусственный интеллект, который значительно превосходит человеческий!
— Речь — высшая интеллектуальная функция, — пробормотал я.
— Именно! — воскликнул Крейнц. — Собственная речь — это то, чего нет ни у «Ареса», ни у «Ио», ни у главного компьютера Эдена. Хотя его генералка «Дженни» по своим возможностям несколько ближе к Альтеру, чем остальные, потому что при ее создании доктор Синклер тоже использовал контекстные модули… Простите, доктор Павлов. Я пока ничего определенного сказать не могу. Мне нужно время, чтобы подумать.
Отто отключился. Его смятение передалось и мне. Полагаю, любой человек на моем месте чувствовал бы себя растерянным и совершенно беспомощным. Случилось то, чего никто не может понять, объяснить. Хотя бы предположение высказать!
Помимо технических загадок возникли вопросы и психологического характера.
Почему Громов не удивился? Случившееся должно было повергнуть его в шок. Но ничего подобного не произошло. То есть сначала он, конечно, удивился — но потом повел себя как человек, который спит и видит сон. Понимает, что это сон, и все странности происходящего воспринимает как нечто само собой разумеющееся.
Сначала я подумал, что все дело в опыте, который Громов получил в Эдене. Два года подключения к виртуальной среде, которая полностью замещает реальный мир, плюс манипуляции с памятью кого угодно сделают странным.
Однако с Громовым произошло нечто, по сути, сходное с моей мышечной атрофией, которую я испытывал после выхода из заморозки. Я не пользовался собственными мышцами в течение пятнадцати лет, поэтому их работоспособность пришлось мучительно восстанавливать. И это было очень больно!
Громов в течение двух лет не использовал свою эмоциональную сферу. Здесь требуется объяснение. Все эмоции в Эдене — порождение сознания. Иными словами, гнев, даже очень сильный, не сопровождается мощным выбросом адреналина в кровь — ведь физическое тело находится в состоянии анабиоза. Радость не зависит от серотонина, любовь — от фенилэтиламина, тестостерона и допамина. Мозг производит фантомы, но тело их не чувствует. Все равно что есть еду из бескалорийного растворимого волокна — зубы жуют, язык чувствует вкус, в желудок что-то попадает… но ни чувства сытости, ни удовлетворения мы не испытываем. Волокно распадается в желудке практически мгновенно, становится легким желе, которое наши ткани впитывают чуть быстрее, чем воду. Общаясь с выпускниками Эдена — Крейнцем, Нимурой, другими агентами Буллигана, — я обратил внимание на их некоторую эмоциональную сухость. Безусловно, они испытывают эмоции, но в очень сглаженной, спокойной форме. Рассуждение всегда оказывается сильнее интуиции. С одной стороны, это полезно — выпускник Эдена никогда не впадет в аффект, но с другой стороны — и способности к гениальным озарениям у них нет. Не этим ли объясняется то, что все главные, судьбоносные для хайтек-мира изобретения были сделаны или до войны, или же людьми, получившими классическое образование, без использования нейролингвы? Да, в Эдене создали множество устройств, нашли сотни вариантов применения научным теориям, развили чужие гипотезы — но принципиально нового ничего не создали! Все разработки в области нейролингвы, софт-инжиниринга, бионики, прочих наук основаны на довоенном опыте, работах самого доктора Синклера, его учеников. А они уж точно не были выпускниками Эдена.
Мне кажется, что в короткий промежуток между возвращением Дэз Кемпински в хайтек-пространство и первым выходом в Сеть без помощи коммуникативного оборудования — у Громова еще был шанс преодолеть «эмоциональную атрофию», полученную в Эдене. Но похоже, психологический дискомфорт, который сопровождал восстановление его эмоциональной сферы, оказался слишком сильным.
Почему он не предпринял никаких попыток сблизиться с Кемпински — остается для меня загадкой. Вместо того чтобы тренировать свою способность чувствовать, Громов начал старательно ее подавлять. Страх перед страданием оказался сильнее мечты о счастье.
Среди подарков, которые Макс привез из Nobless Tower, оказалось много роскошной довоенной одежды, но ни одних удобных джинсов.
— Альтер, покажи гардероб Роберта, — попросил Макс.
Голограмма задумчиво обошла вокруг Громова.
— Ты слишком жирный, вещи Роберта тебе не подойдут, — заявил Альтер, просканировав физические параметры Макса. — К тому же он придерживался классической манеры одеваться.
— Покажи, что есть.
Альтер процитировал какой-то классический роман, сказав про мулов, которые норовят напялить лошадиную сбрую, но одна из стен в галерее второго этажа трансформировалась в гардеробную.
Костюмы Аткинса висели ровными рядами — черные, синие, серые, бежевые, даже белые. Были костюмы в полоску, клетку, настоящий фрак в чехле из полимерконсерванта.
— В нем Роберт получал обе Нобелевские премии и четыре премии Джекобса за достижения в IT- сфере. Даже не думай дотрагиваться до этой вещи, — заявил Альтер.
— Что-нибудь попроще есть? — спросил Макс, вынимая одну из вешалок и внимательно глядя на костюм.
Было в нем что-то странное. Казалось, пиджак сшит криво. Макс присмотрелся к Альтеру… Прежде он не замечал, что руки точной копии Роберта чересчур длинны, а позвоночник искривлен настолько, что одно плечо ниже другого сантиметров на пять. Голограмма постоянно перемещалась, мигала, меняла цвет — поэтому прежде Макс не замечал несоответствия пропорций.
— Посмотри там, недоумок, — Альтер кивнул на проволочные ящики в глубине стены.
Макс выдвинул одну из проволочных корзин — в ней оказались кашемировые свитера. В другой корзине — брюки. Но ни одних джинсов!
— Черт… Хоть пиши командору Ченгу, — проворчал Громов. — Интересно, Буферная зона торгует джинсами по почте?
Для уверенности Макс заглянул и в другие корзины. Одна из них была доверху заполнена галстуками.
