Механизм   функционирования  одного  из   таких   речевых  психозов (противопоставляемого неврозу  'немецкой  вины')  разбирается  на  материале

пьесы В.  Сорокина  'Hochzeitsreise'  в моем эссе 'Борщ после устриц'('Место

печати', X, 1997, с.142--155).

В  'Искусственном  рае'   Бодлер,  имея  в  виду  гашиш,  связывает

невозможность рассказать  о наркотической экстатике не  просто  с  параличей

воли и  с  необычайной  интенсивностью  переживаемого  опыта,  делающей  его

самодостаточным. Главную причину он видит в нарциссизме наслаждающейся своим

одиночеством личности, которая во всем  видит лишь собственные отражения. Из

этого мира исключен любой, в том числе и поэтический труд, а  вместе  с ним,

как выражается поэт, 'честные средства для достижения Неба'.

     Олдос  Хаксли  в  'Дверях  восприятия'  пишет о  своем  опыте  принятия

мескали-на как о научном эксперименте, но  местами  не может  удержаться  от

придания  ему   исключительно  высокого  статуса  в  порядке  невербального.

Странным, но отнюдь  не  неожиданным  приложением к  его  эмпиризму является

мистика.  'Но человек, возвращающийся через Дверь  в Стене, никогда не будет

точно  таким,  каким  он  туда  вошел. Он будет... подготовлен для понимания

связи слов  с вещами и  систематических рассуждений  с  непостижимой Тайной,

которую они пытаются -- всегда тщетно -- ухватить'.

     Возможно, дело здесь не  только  в  свойствах  поэзии  Бодлера  и прозы

Хаксли,   но  и   в  том,   чем  гашиш   отличается   от   мескалина.   Опыт

галлюцинирования, видимо, также бесконечно дифференцирован и не подводим под

общий знаменатель.

Об этом в связи с философией Лейбница прекрасно написал  Жиль Делез:

'Сущность монады в том, что у нее  темная основа (или  фон): она черпает все

именно из него, и ничто не приходит в нее извне и не выходит за ее пределы.

     В этом  смысле  необходимость  ссылаться  на  слишком  уже  современные

ситуации возникает лишь в тех случаях,  если они способны разъяснить то, что

было уже  барочным  начинанием.  Издавна  наличествуют места, где то, на что

следует  смотреть, находится внутри: келья, ризница, склеп, церковь,  театр,

кабинет  для чтения или с гравюрами. Таковы излюбленные места, создававшиеся

в эпоху барокко, его слава и мощь. И, прежде всего, в темной комнате имеется

лишь  небольшое   отверстие  в  потолке,   через   которое   струится  свет,

проецирующий полотно при помощи двух  зеркал на очертания предметов, которых

не видно, так как  второе  зеркало должно быть наклонено сообразно положению

полотна.  И  затем  --  стены украшаются  трансформирующимися изображениями,

нарисованными  небесами и всевозможными  видами оптических иллюзий: в монаде

нет ни мебели,  ни предметов, кроме создаваемых оптическими  иллюзиями'. (Ж.

Делез. Складка. Лейбниц и барокко, Москва, 'Логос', 1998, с. 28.)

     Пепперштейн также  хотел бы создавать  в качестве литературных объектов

монады, состоящие из самоотражений: в основе его писательской практики лежит

греза об  освобождении  вещей  от субстанции. Став фоном Кранаха, фон Кранах

обретает свою сущность и теряет свое 'я'.

3. Фрейд.  Толкование сновидений, Ереван, 1991 (репринт издания 1913

года),

     с. 363.

S. Zizek. The Sublime Object of Ideology. London-New York, Verso, p.

44--45.

Ibid., p.45.