В тот август в Коктебеле я, кроме 'Предателя Ада', видел лишь еще один фильм - он шел не за закрытыми веками, а в упомянутом кинотеатре 'Луч' (сооружение, напоминающее античный храм на горе - без крыши, с деревянными скамейками внутри). Это был китайский фильм 'Приказ императора' - исторически-приключенческая лента, окрашенная в тона глубокого пессимизма. В этом фильме, в частности, была такая сцена: армия (дело происходило, кажется, в XVII веке, в период междоусобиц) врывается в даосский монастырь.
Монахи дают отпор вооруженным солдатам, демонстрируя искусство кон-фу и другие боевые искусства. Внезапно появляется величественный древний старец-даос в белоснежном одеянии, с длинной седой бородой. Он мгновенно вступает в бой с толпами солдат, являя чудеса боевого мастерства: он совершает гигантские прыжки, повисает в воздухе, ударом пятки убивает целые отряды врагов, взмахом мизинца превращает неприятельские войска в кашу раздробленных тел. Захватчикам, видимо, пришел конец - кажется, их ничто не спасет. Неожиданно один из солдат - жирный увалень с трусливыми глазками - грузно подбегает сзади к великолепному старцу и убивает его ударом пики в затылок. После этого солдаты уничтожают монастырь. Эта 'китайская шутка' чем-то напомнила мне эпизод с агрономом.
Странно, что 'Приказ императора', эта цепь образов тусклых и призрачных, является реальностью - этот фильм может посмотреть любой, и сам я, при желании, смогу посмотреть его еще раз. Но 'Предатель Ада' с его сочными красками и головокружительными эффектами - его никто уже не сможет посмотреть. И я не смогу. Даже если Голливуд вдруг бросит свою машинерию к моим ногам и одиозная 'фабрика грез' станет работать на удовлетворение моих онейроидных капризов - все равно я не смогу найти таких актеров, и усилия аниматоров меня не удовлетворят. Да и сам я, как сказано у Борхеса в 'Алефе', 'постепенно утрачиваю бесценные черты Беатрис', то есть, иначе говоря, постепенно забываю 'Предателя'. Фабула запомнилась мне лучше, зрительные детали выветриваются. Остается удивление, что это произведение - массово-развлекательное по всем признакам - было создано для единственного зрителя и только для одного просмотра.
Честно говоря, меня неприятно поражает, что пересказ получился таким длинным. Я наивно полагал, что он займет страницы три. Не совсем понимаю, зачем я все это так старательно записал. Наверное, мною руко-иодило смутное чувство, что этот несуществующий фильм и эта запись когда-нибудь принесут мне деньги. Это беспочвенное предчувствие возникло у меня еще во время 'просмотра', и оно до сих пор меня не покинуло. Пожалуй, это единственная странность во всей этой истории.
Философствующая группа и музей философии
НА ПЛАТИНОВОЙ ТАБЛИЧКЕ, ИНКРУСТИРОВАННОЙ ПО КРАЯМ ОПАЛАМИ И ЖЕМЧУГОМ, НАПИСАНО:
Философствование иногда было (бывает, будет бывать) последствием галлюцинаций, чаще, впрочем, оно являлось проектом их преодоления - противоядием своего рода. Считается, что человеческий разум способен 'перерабатывать' логос со специальной целью обеспечить себя подобными противоядиями, помогающими преодолеть ту степень идеологической интоксикации (отравленность иллюзиями), на которую обречено нефило-софствующее существо.
НА ТЕМНОЙ ТАБЛИЧКЕ С ЗАКРУГЛЕННЫМИ УГОЛКАМИ, СДЕЛАННОЙ ИЗ СПРЕССОВАННОЙ УГОЛЬНОЙ ПЫЛИ, ПОМЕЩЕННОЙ В РАМКУ ИЗ КОСТИ ИСКОПАЕМОГО МАМОНТА (ЦВЕТ РАМКИ БЕЛО-ЖЕЛТОВАТЫЙ), НАПИСАНО:
С другой стороны, люди подозрительные и осмотрительные сообщали, что 'противоядие' само может быть ядом или же наркотиком, что оно может даже соучаствовать в деле создания особых 'отравляющих тел'. Философ, говорили эти представители осторожности, вольно или невольно изобретает новые формы и типы зависимости, новые порабощающие моды. Философ делает это, следуя подсказкам, приходящим со стороны 'отравляющих тел'. Впрочем, то, что исходит от 'отравляющих тел', никогда не приходит слишком уж 'со стороны', поскольку 'отравляющие тела' не знают разделения на 'внутри' и 'снаружи' - они сквозные, проницающие.
НА БОЛЬШОМ КУСКЕ ЗАМОРОЖЕННОГО КИТОВОГО САЛА ЗОЛОТОЙ НИТЬЮ НАПИСАНО:
Напротив, всегда существовали и наверное и впредь будут существовать люди, восторженно относящиеся к галлюцинациям. Такие люди предпочитают говорить о видениях, откровениях, восхищениях, экстазах и тому подобное. Эти поклонники и адепты галлюцинирования иногда упрекали логическое и рациональное мышление в том, что оно есть нечто скользящее по поверхности, не затрагивающее глубин. Существенными в таком случае почитались переживания, имеющие место за границами рассуждения.
НА ЛЕЗВИИ ЗОЛОТОГО ТОПОРА НАПИСАНО:
Здесь на первый план, впрочем, всегда выходила проблема различения между подлинными и неподлинными переживаниями глубин, между 'откровением' и 'прелестью'. Различение это невозможно осуществить без той или иной тактики рассуждения, данной в традиции. Тема различения (невозможного без некоторой настороженности, без бдительности) объединяет почти все мистические и медитативные практики в ипохондрический компендиум, напоминающий философский, также объединенный изнутри фобиями: боязнью противоречий, иллюзий, повторов, бессознательных заимствований, трюизмов, наконец (и это самый нервирующий и плохо устранимый вид фобии) глубоким страхом перед избыточностью, ненужностью, невостребованностью тех или иных витков дискурса.
НА ПОВЕРХНОСТИ ЯЙЦА (РАЗМЕРЫ ЯЙЦА СООТВЕТСТВУЮТ ЯЙЦУ СТРАУСА), СДЕЛАННОГО ИЗ ЦЕЛЬНОГО КУСКА ГОРНОГО ХРУСТАЛЯ, УКРЕПЛЕННОГО НА БРОНЗОВОЙ ПОДСТАВКЕ С ТРЕМЯ НОЖКАМИ В ВИДЕ ЛЬВИНЫХ ЛАП, ОБУТЫХ В РИМСКИЕ САНДАЛИИ, НАПИСАНО:
Наконец, нередко задумывались над тем, что сами по себе препирательства между 'философствующими' и 'галлюцинирующими' выглядят подозрительно: то ли за этим стоит политическая борьба между различными типами 'властителей дум', то ли неуживчивость различных 'психосюжетов', 'психем', опирающихся на плохо совместимые типы практик.
НА СЕРЕБРЯНОЙ КОПИИ УХА ШЕСТНАДЦАТИЛЕТНЕЙ ДЕВУШКИ НАПИСАНО:
Тут иногда приходилось признать, что глубины с легкостью становятся поверхностями (а иначе они недостаточно глубоки), что эзотерический текст обладает априорной тривиальностью (и что всякая попытка сделать его менее банальным оборачивается глупостью и преступлением), что философствование это опосредованное традицией галлюцинирование в логосе. Логика, в ее классическом понимании, это старый делириозный регламент, когда-то выведенный за пределы бреда юридическими потребностями афинской демократии. Этот регламент поддерживается определенным статусом человеческого мозга, а также собственной традицией.
Наркотик и голод, сон и обыденный разговор, сытная еда и вино, отсутствие свободного времени и ничем не ограниченный досуг - все это комбинации урезаний и дополнений, нехваток и излишков, код
