победные крики летели к небесам.

Мощь саксов была сломлена.

Королева Игрейна, устроившись у окна, дочитывала последние листы в стопке, порою спрашивая у меня, что значит то или иное саксонское слово, но более не говоря ничего. Она торопливо проглядела рассказ о битве и с отвращением швырнула пергаменты на пол.

— А с Эллой-то что случилось? — возмущенно вопросила она. — И с Ланселотом?

— Об их судьбе я еще поведаю, госпожа, — заверил я. Культей левой руки я прижимал перо к столу и затачивал его ножом. Ошметки я сдул на пол. — Всему свое время.

— Всему свое время! — фыркнула она. — Нельзя оставлять историю незаконченной, Дерфель!

— Я ее закончу, — пообещал я.

— Закончить надо прямо здесь и сейчас, — настаивала моя королева. — В этом весь смысл историй; иначе что с них толку? В жизни четких и ясных финалов не бывает — значит, они должны быть в историях.

Игрейна заметно раздалась: срок ее на подходе. Я стану молиться за нее, и молитвы мои ей понадобятся: ведь столько женщин умирают родами! Коровы этой беды не знают, равно как и кошки, и псицы, и свиньи, и овцы, и лисы, и прочая живность, — знает лишь род человеческий. Сэнсам говорит, это все потому, что Ева сорвала яблоко в Эдеме и осквернила наш рай. Женщины, учит святой, это наказание Господне мужчинам, а дети — кара для женщин.

— Так что сталось с Эллой? — сурово вопросила Игрейна, когда я так ничего и не ответил.

— Его убили, — отозвался я, — убили ударом копья. Копье пришлось вот сюда. — Я похлопал по ребрам чуть выше сердца. На самом-то деле эта история куда длиннее, да только я не собирался пересказывать ее прямо сейчас, ибо мало мне радости вспоминать про смерть отца. Хотя, наверное, написать о ней и впрямь надо, иначе повесть будет не полна. Артур оставил своих людей грабить Кердиков лагерь, а сам поскакал назад — убедиться, покончили ли Тевдриковы христиане с армией Эллы. Обнаружилось, что немногие уцелевшие из числа этих загнанных в ловушку саксов — разбитые, истекающие кровью, умирающие — все еще держатся. Сам Элла был ранен и уже щита не мог удержать, но сдаваться не собирался. Напротив, окруженный дружиной и последними копейщиками, он поджидал солдат Тевдрика — пусть приходят и убивают.

Гвентцы нападать не спешили. Загнанный в угол враг опасен, а уж в щитовом строю, как Элла и его люди, опасен вдвойне. Слишком много копейщиков Гвента уже погибли, и в их числе славный старый Агрикола; те, что остались в живых, отнюдь не жаждали нарваться на саксонские щиты еще раз. Артур их и не принуждал; более того, он переговорил с Эллой, и когда сдаться Элла отказался, Артур позвал меня. Подойдя ближе, я подумал было, что Артур сменил белый плащ на темно-красный, но плащ был тот же, просто ткань насквозь пропиталась кровью. Артур прижал меня к груди в знак приветствия и так, обнимая рукою за плечи, вывел на свободное пространство между двумя щитовыми стенами. Помню, валялся там умирающий конь, а еще — трупы, и брошенные щиты, и покореженные мечи и копья.

— Твой отец не желает сложить оружие, — промолвил Артур, — но думаю, тебя он послушает. Скажи ему, пусть сдается в плен — жить он будет в почете и дни свои проведет в холе. Обещаю сохранить жизнь его людям. Все, что от него требуется, — это отдать мне свой меч. — Артур окинул взглядом жалкую горстку обессиленных, обреченных саксов. Они молчали. На их месте мы бы пели, но эти копейщики ждали смерти в гробовом молчании. — Скажи им, Дерфель, на сегодня довольно кровопролития, — велел Артур.

Я отстегнул Хьюэлбейн, положил клинок наземь рядом со щитом и копьем и подошел к отцу. Выглядел Элла усталым, надломленным и измученным, но бодро заковылял мне навстречу, высоко вскинув голову. Щита при нем не было; в изувеченной правой руке он сжимал меч.

— Вот так и думал, что за тобой пошлют, — проворчал он. Меч его иззубрился и затупился, на лезвии засохла кровь. Я начал было пересказывать Артурово предложение; Элла резко отмахнулся клинком. — Да знаю я, чего он от меня хочет, — перебил он, — меча моего он хочет, вот чего, но я Элла, бретвальда Британии, и меча я не уступлю.

— Отец, — начал я снова.

— Изволь звать меня королем! — рыкнул он.

Я улыбнулся его непокорству и склонил голову.

— О король, мы предлагаем твоим людям жизнь, и мы… Элла снова оборвал меня на полуслове.

— Когда воин гибнет в бою, — промолвил он, — он отправляется в блаженную небесную обитель. Но чтобы попасть в тот роскошный пиршественный зал, должно ему умереть стоя, с мечом в руке, с раной в груди, не в спине. — Элла помолчал, а когда заговорил снова, голос его заметно смягчился. — Ты ничего мне не должен, сын мой, но доброе дело сделаешь ты, коли подаришь мне место в том пиршественном зале.

— О король, — начал я, но Элла перебил меня в четвертый раз.

— Хотел бы я покоиться здесь, — продолжал он, как если бы я не сказал ни слова, — ногами на север и с мечом в руке. Ничего больше я от тебя не попрошу. — Элла обернулся к своим людям, и я заметил, что он еле стоит на ногах. Верно, ранен и впрямь серьезно, да только под громадным медвежьим плащом разве разглядишь? — Хротгар! — крикнул он одному из копейщиков. — Отдай моему сыну копье. — Высокий молодой сакс вышел из щитового строя и послушно протянул мне свое оружие. — Возьми! — крикнул мне Элла, и я послушался. Хротгар опасливо зыркнул на меня и поспешно вернулся к товарищам.

Элла на мгновение прикрыл глаза, его суровое лицо исказилось. Под слоем грязи и пота он был бледен как полотно; он вдруг стиснул зубы — накатил очередной приступ боли, но он не издал ни звука и даже попытался улыбнуться, шагнув вперед обнять меня. Король навалился всей своей тяжестью мне на плечи; я слышал, как дыхание хрипло клокочет в горле.

— Думается, ты лучший из моих сыновей, — шепнул он мне на ухо. — А теперь подари мне дар. Дай мне хорошую смерть, Дерфель, ибо охота мне отправиться в пиршественный зал для настоящих воинов. — Элла тяжело шагнул назад, оперся о меч, с трудом распутал кожаные завязки мехового плаща. Плащ соскользнул наземь, и я увидел, что весь левый бок короля залит кровью. Его ткнули копьем под нагрудник, а второй удар пришелся высоко в плечо, так что левая рука висела бессильно, и для того, чтобы расстегнуть кожаные ремни нагрудника у пояса и на плечах, Элле пришлось пустить в ход искалеченную правую руку. Он неловко возился с пряжками, но когда я попытался было помочь ему, он только отмахнулся. — Я упрощаю тебе работу, — промолвил он, — но когда я буду мертв, надень нагрудник обратно. В пиршественном зале доспехи мне пригодятся; ужо подерусь там всласть. Хорошо там: сражения, пиры и… — Он умолк на полуслове: вновь накатила невыносимая боль. Элла скрипнул зубами, застонал, выпрямился, взглянул мне в лицо. — А теперь убей меня, — приказал он.

— Я не могу тебя убить, — отозвался я, но в памяти вдруг всплыло пророчество моей безумной матери: Эллу убьет сын Эллы.

— Тогда тебя убью я, — объявил он и неловко замахнулся на меня мечом. Я увернулся от удара, Элла рванулся следом, споткнулся и чуть не упал. Он остановился, хватая ртом воздух и не сводя с меня глаз. — Ради твоей матери, Дерфель, — взмолился он, — или ты оставишь меня умирать на земле, точно пса? Неужто ты мне откажешь? — Король вновь занес меч, и на сей раз напряжение оказалось ему не по силам, и он зашатался, на глазах у него выступили слезы, и я понял: то, как именно он примет смерть, для Эллы и впрямь важно, более чем важно. Король заставил себя выпрямиться и, поднатужившись, поднял меч. На левом боку проступила свежая кровь, взор потускнел; глядя мне прямо в лицо, глаза в глаза, он в последний