— Он обо мне спрашивал? — наконец осведомилась она.

— Нет, — честно ответил я, — ни разу. Гвиневера долго глядела на тлеющие угли.

— Он, пожалуй, влюблен в Арганте, — удрученно заметила она.

— Вот уж сомневаюсь: он ее на дух не переносит, — заверил я. Еще неделю назад я ни за что не стал бы так откровенничать, но теперь мы с Гвиневерой на диво сблизились. — Арганте для него слишком юна, — пояснил я, — и умом не блещет.

Гвиневера подняла взгляд, в ее подсвеченных отблесками огня глазах читался вызов.

— Умом не блещет… — повторила она. — Прежде я думала, вот я — умна. Но вы все считаете меня дурой, верно?

— Что ты, госпожа.

— Ты, Дерфель, никогда не умел лгать. Вот почему ты так и не стал придворным. Хороший придворный лжет с улыбкой на устах.

Гвиневера уставилась в огонь и надолго умолкла. А когда заговорила вновь, от ее легкой насмешливости и следа не осталось. Должно быть, в преддверии битвы ее потянуло на откровенность: никогда прежде не доводилось мне слышать от нее подобных признаний.

— Я была дурой, — проговорила она тихо, так тихо, что мне пришлось наклониться поближе, чтобы расслышать ее слова за потрескиванием огня и пением моих людей. — Теперь я внушаю себе, что на меня безумие накатило, да только я сама в это не верю, — продолжала она. — Не безумие — честолюбие. — Гвиневера вновь притихла, глядя на крохотные язычки пламени. — Я хотела быть женой цезаря.

— Ты и была ею, — промолвил я. Гвиневера покачала головой.

— Артур — не цезарь. Он не тиран, но, думается мне, я хотела видеть в нем тирана, вроде Горфиддида. — Горфиддид, безжалостный король Повиса, был отцом Кайнвин и Кунегласа, заклятым врагом Артура и, если слухи не лгали, любовником Гвиневеры. Она, верно, вспомнила об этих слухах, потому что внезапно вызывающе поглядела на меня — глаза в глаза.

— Я тебе когда-нибудь рассказывала, что Горфиддид пытался меня изнасиловать?

— Да, госпожа, — кивнул я.

— Это неправда, — отрывисто бросила она. — Он не просто пытался, он меня и впрямь изнасиловал. Или я внушила себе, что это насилие. — Слова ее срывались с губ короткими спазмами: правда давалась ей с превеликим трудом. — Возможно, никакого насилия и не было. Я мечтала о золоте, почестях, высоком положении. — Гвиневера теребила полу своей куртки, отдирая от обтрепанной ткани клочок за клочком. Я чувствовал себя крайне неловко, но не перебивал, видя: ей необходимо выговориться. — Но от Горфиддида я ничего этого не получила. Он отлично знал, чего мне надо, но еще лучше знал, что нужно ему самому, и мою цену платить не собирался. Вместо того он помолвил меня с Валерином. А знаешь, что я наметила для Валерина? — Глаза ее вновь сверкнули вызовом, и на сей раз блестели в них не отблески костра, но невыплаканные слезы.

— Нет, госпожа.

— Я собиралась сделать его королем Повиса, — мстительно проговорила она. — Я собиралась воспользоваться Валерином, чтобы отомстить Горфиддиду. И я бы добилась своего, правда, но тут я повстречала Артура.

— При Ллуг Вейле я убил Валерина, — осторожно подбирая слова, признался я.

— Я знаю.

— На его пальце было кольцо, госпожа, — продолжал я, — кольцо с твоим знаком.

Гвиневера неотрывно глядела на меня. Она отлично знала, о каком кольце идет речь.

— Любовный перстень с крестом? — тихо уточнила она.

— Да, госпожа, — промолвил я и тронул мое собственное любовное кольцо, в точности такое, как у Кайнвин. Многие носили любовные кольца, украшенные крестом, но мало кто мог похвалиться кольцом с крестом, отлитым из кусочка золотой накладки с Котла Клиддно Эйдина, как у нас с Кайнвин.

— Что ты сделал с кольцом? — спросила Гвиневера.

— Выбросил в реку.

— Ты сказал кому-нибудь?

— Только Кайнвин, — заверил я. — О нем еще Исса знает, — добавил я, — потому что это он нашел кольцо и принес его мне.

— А Артуру ты не сказал?

— Нет.

Гвиневера улыбнулась.

— Думается, ты был мне куда лучшим другом, нежели я когда-либо догадывалась, Дерфель.

— Артуру, госпожа. Я оберегал его, не тебя.

— Да, наверное, так. — Гвиневера вновь уставилась в огонь. — Когда все закончится, — промолвила она, — я попытаюсь дать Артуру то, что ему нужно.

— Себя?

Мое предположение несказанно ее удивило.

— А ему это надо? — переспросила она.

— Артур любит тебя, — промолвил я. — Может, он про тебя и не спрашивает, но он высматривает тебя всякий раз, как приходит сюда, на холм. Он искал тебя глазами даже тогда, когда ты была в Инис Видрине. Со мной он никогда о тебе не говорил, зато Кайнвин все уши прожужжал.

Гвиневера поморщилась.

— Ты знаешь, какой докучной бывает порою любовь, Дерфель? Я не хочу, чтобы мне поклонялись. Я не хочу, чтобы исполняли каждый мой каприз. Мне нужен достойный противник, — исступленно проговорила она. Я открыл было рот, чтобы вступиться за Артура, но она жестом велела мне умолкнуть. — Знаю, Дерфель, — промолвила она, — я уже не имею права хотеть чего бы то ни было. Я буду хорошей девочкой, обещаю тебе. — Гвиневера улыбнулась. — А знаешь, почему Артур меня словно не видит?

— Не знаю, госпожа.

— Потому что он не готов объясняться со мной до того, как одержит победу.

Я подумал, что Гвиневера, должно быть, права, но до сих пор Артур внешне никак не проявлял своих чувств, и потому я счел нужным привнести ноту предостережения.

— Может, победы ему окажется достаточно? Гвиневера покачала головой.

— Я знаю его лучше, чем ты, Дерфель. Я знаю его так хорошо, что могу описать его одним- единственным словом.

Я задумался: и что же это за слово? Храбрый? Несомненно; но тем самым мы не воздадим должного его заботливости и самоотверженности. Тогда — самоотверженный? Но это качество не описывает его неугомонной непоседливости. Достойный? Да, он, конечно же, достойный человек, но это простое словцо ничего не говорит о том, сколь непредсказуем Артур в гневе.

— Так что же это за слово, госпожа? — сдался я.

— Одинокий, — промолвила Гвиневера, и я вспомнил, что в пещере Митры этим самым словом воспользовался Саграмор. — Он одинок, — повторила Гвиневера, — так же, как и я. Так что давай-ка подарим ему победу и, может статься, тем самым мы избавим его от одиночества.

— Да хранят тебя боги, госпожа, — отозвался я.

— Скорее богиня, — отозвалась Гвиневера. В лице моем, надо думать, отразился неприкрытый ужас; она рассмеялась. — Да не Изида, Дерфель, не Изида. — Почитание Изиды привело Гвиневеру в постель к Ланселоту и обернулось величайшим горем Артуровой жизни. — Думается, — докончила она, — этой ночью я стану молиться Сулис. Она сейчас более уместна.

— Я присоединю мои молитвы к твоим, госпожа. Я встал, чтобы уйти, Гвиневера меня удержала.

— Мы победим, Дерфель, — горячо заверила она, — мы непременно победим — и все разом изменится.

Как часто мы это повторяли — и ровным счетом ничего не менялось! Но теперь, при Минидд Баддоне, мы попробуем еще раз.

Мы расставили западню — а день выдался такой ослепительно прекрасный, что даже сердце заныло. И обещался он быть долгим, ибо ночи делались все короче, а мешкотный вечерний свет часами мерцал в сгущающихся сумерках.