— А что произойдет теперь? — спросила она.

— Еще минута-другая, и вся эта великая орда двинется вверх по холму, — разъяснил я. — Отсюда уже видно, как они пойдут. — Я указал вниз, на расхлябанный саксонский строй, который по-прежнему пытались выровнять и упорядочить. — Сотня человек в первом ряду и по девять-десять за каждым из них — выталкивать передовых на наши копья. С этой сотней мы бы справились, госпожа, но в нашем строю будет лишь двое-трое на каждого бойца первого ряда, так что сбросить неприятеля с холма мы не сможем. Мы остановим натиск, но ненадолго; две стены щитов сшибутся друг с другом, оттеснить врага вниз по склону мы не сумеем, а как только саксы поймут, что все наши копейщики задействованы в сражении, воины задних рядов обойдут нас с флангов и ударят в тыл.

Зеленые Гвиневерины глаза неотрывно глядели на меня — внимательные, чуть насмешливые. Никакая другая женщина на моей памяти не выдерживала моего взгляда, а вот я лицом к лицу с ней всегда чувствовал себя неуютно. Гвиневера обладала особым даром выставить мужчину круглым дураком, хотя в тот день, под грохот саксонских барабанов, пока громадное воинство собиралось с духом для броска навстречу нашим копьям, она искренне желала мне успеха.

— Ты хочешь сказать, мы проиграли? — беспечно осведомилась она.

— Я хочу сказать, госпожа, что не знаю, сумею ли победить, — мрачно ответствовал я. Я гадал, не предпринять ли мне что-нибудь неожиданное — не построить ли своих людей клином и не пойти ли в наступление вниз по холму, дабы расколоть скопище саксов надвое? Возможно, такая атака застанет их врасплох и даже посеет панику… Опасность заключалась в том, что мои люди, чего доброго, угодят в окружение на склоне, а когда последние из нас испустят дух, саксы поднимутся на вершину и захватят наши беззащитные семьи.

Гвиневера перебросила лук через плечо.

— Мы победим, — уверенно пообещала она, — мы играючи победим. — В первое мгновение я не воспринял ее слов всерьез. — Я сама из них сердце вырву, — с чувством докончила Гвиневера.

Я обернулся к ней: лицо ее сияло свирепой радостью. Если сегодня она и впрямь выставит кого-либо из мужчин дураком, так это Кердика с Эллой, не меня.

— И как же мы победим? — спросил я. Гвиневера лукаво сощурилась.

— Ты мне доверяешь, Дерфель?

— Доверяю, госпожа.

— Тогда выдай мне двадцать справных мужчин.

Я замялся. Часть копейщиков я был вынужден оставить на северном бастионе, на случай атаки через седловину, и едва ли мог позволить себе лишиться двадцати воинов из числа тех, что готовились к натиску с юга. Впрочем, даже будь у меня еще две сотни копейщиков, я ведь все равно проиграю эту битву на холме… И я кивнул в знак согласия.

— Я дам тебе двадцать ополченцев — в обмен на победу, — пообещал я. Гвиневера улыбнулась и пошла прочь, а я крикнул Иссе, чтобы отправил с ней двадцать парней помоложе. — Она подарит нам победу! — объяснил я Иссе громко, так чтобы слышали мои люди. И все разом заулыбались и засмеялись: во тьме отчаяния для них блеснула надежда.

Однако ж для победы, думал я про себя, требовалось чудо — ну, или появление союзников. Где же Кулух? Весь день я ждал, что с юга вот-вот подоспеет его войско, но от Кулуха по-прежнему не было ни слуху ни духу, и я решил, что он, верно, прошел в обход Аква Сулис в попытке воссоединиться с Артуром. Ни на какое другое подкрепление я не рассчитывал, и, по правде говоря, даже подоспей к нам Кулух, наших совместных сил для отражения атаки саксов недостало бы.

А ждать атаки оставалось недолго. Колдуны свое дело сделали; теперь от войска отделилась группа всадников — и поскакала вверх по склону. Я крикнул, чтобы мне подали лошадь, с помощью Иссы взобрался в седло и поехал вниз по холму навстречу вражеским посланцам. Борс, как знатный лорд, мог бы сопровождать меня, но не захотел встречаться с людьми, которых только что предал, так что я отбыл один.

Девять саксов и трое бриттов подъехали ближе. В числе бриттов был Ланселот, по-прежнему писаный красавец, в доспехе из белых пластин, сверкавших под солнцем. Посеребренный шлем венчала пара лебединых крыльев; легкий ветерок ерошил белые перья. Сопровождали Ланселота Амхар и Лохольт: они выехали против собственного отца под знаменем Кердика — завешанным кожей черепом — и под стягом моего отца — бычьим черепом, выкрашенным свежей кровью в честь новой войны. Прибыли и Кердик с Эллой — оба, а с ними — полдюжины саксонских вождей: все как на подбор здоровяки в меховых одеждах; усы их свисали аж до пояса с мечом. Был среди них и толмач; он, подобно остальным саксам, на лошади сидел неуклюже, прямо как я. Умелыми наездниками были только Ланселот да близнецы.

Встретились мы на полдороге. Лошади нервно переминались с ноги на ногу: подъем явно не пришелся им по вкусу. Кердик, мрачно сдвинув брови, воззрился на наш бастион. Он ясно различал над нашим кустарным заграждением два знамени и лес острых копий, но ничего больше. Элла угрюмо кивнул мне, Ланселот отвел глаза.

— Где Артур? — наконец осведомился у меня Кердик. Его водянистые глаза глядели на меня из-под шлема, отделанного по краю золотом и увенчанного отвратительным украшением — рукой мертвеца. Небось бриттская, подумал я про себя. Трофей прокоптили на огне, так что кожа почернела, а пальцы скрючились, как когти.

— Артур изволит отдыхать, о король, — проговорил я. — Отдубасить вас поручено мне, а сам Артур покамест поразмыслит, как бы очистить Британию от вашего смердящего дерьма. — Толмач зашептал что- то Ланселоту на ухо.

— Да здесь ли Артур? — нахмурился Кердик. По обычаю, перед битвой на переговоры съезжались предводители воинств, и мое присутствие Кердик истолковал как оскорбление. Он ждал Артура, а не какую- то там мелкую сошку.

— Здесь и везде, о король, — непринужденно заверил я. — Мерлин переносит его сквозь тучи.

Кердик сплюнул. Его потускневший доспех смотрелся довольно-таки невзрачно, в глаза бросалась разве что страшная рука на гребне отделанного золотом шлема. Элла, как всегда, облачился в черную медвежью шкуру, на запястьях его блестело золото, а на шлеме спереди торчал один-единственный бычий рог. Элла был старше годами, но верховодил, как всегда, Кердик. В его умном, узком лице читалось снисходительное презрение.

— Лучше бы вам сойти шеренгой вниз по холму да сложить оружие на дорогу. Некоторых из вас мы убьем — принесем в жертву нашим богам, а остальных заберем в рабство, но вам придется отдать нам женщину, застрелившую нашего колдуна. Ее мы тоже убьем.

— Она застрелила колдуна по моему приказу — в отместку за бороду Мерлина, — возразил я. Кердик отсек некогда косицу с Мерлиновой бороды, и прощать это оскорбление я не собирался.

— Тогда мы убьем тебя, — отозвался Кердик.

— Лиова однажды уже попробовал, — откликнулся я, подзуживая недруга, — а не далее как вчера Вульфгер Сарнаэдский попытался исхитить мою душу, да только в свинарник своих предков вернулся он, а не я.

Тут вмешался Элла.

— Тебя мы не убьем, Дерфель, ежели сдашься, — проворчал он. Кердик запротестовал было, но Элла резким жестом искалеченной правой руки заставил его умолкнуть. — Его мы не убьем, — твердо повторил король. — Ты отдал своей женщине кольцо? — спросил он у меня.

— Кольцо у нее на пальце, о король, — отозвался я, кивнув в сторону крепости.

— Она здесь? — удивленно переспросил Элла.

— Вместе с твоими внучками.

— Покажи мне их, — потребовал Элла. Кердик вновь попытался возразить. Он пришел запугивать нас в преддверии резни, а отнюдь не любоваться на счастливую семейную встречу, но Элла пропустил протесты союзника мимо ушей. — Хочется глянуть на них разок, — сказал он мне, и я обернулся и крикнул что было мочи.

Мгновение спустя появилась Кайнвин, ведя в одной руке Морвенну, в другой — Серену. Они чуть замешкались у крепостного вала и зашагали вниз по травянистому склону. На Кайнвин было простое холщовое платье, но волосы ее сияли золотом под весенним солнцем, и у меня, как всегда, захватило дух от