воздухе, в море и на суше.
– Ах, нелегкая! – воскликнул Панург. – Выходит, я и есть Вулкан, о котором говорит поэт? Шалишь! Я не хром, я не фальшивомонетчик и не кузнец. А коли так, то и жена может мне попасться не менее красивая и не менее приятная, чем его Венера, но только не такая шлюха, а я не буду рогоносцем. Ведь этот хромоногий мерзавец потребовал, чтобы его признали рогоносцем по повелению свыше и в присутствии всех богов. А посему следует понимать это предсказание в обратном смысле.
Открывшийся нам стих указывает, что жена моя будет скромной, целомудренной и верной, но не вооруженной, не норовистой, не исшедшей из отцовского мозга безмозглой Палладой, смазливому же вашему юбочнику Юпитеру соперником моим не быть, и не макать ему свой хлеб в мой суп, когда мы с ним будем сидеть за одним столом.
Обратите внимание на его подвиги и славные похождения. Такого мерзкого блудника, такого пакостного корд… то есть, я хотел сказать, бордельера свет не производил. Похотлив, как боров. Недаром его на острове Кандии, на горе Дикте, выкормила свинья, если только не врет Агафокл Вавилонянин. Он козлее любого козла. Недаром идет молва, что его поила молоком коза Амалфея [517]. Клянусь Ахеронтом, в один прекрасный день он полез на третью часть света со всеми ее животными и людьми, реками и горами, то есть на Европу. За это козление поклонявшиеся Аммону велели изобразить Юпитера в виде козлящего козла, козла с рогами.
Ну да я-то знаю, как уберечься от этого потаскуна. Я ему не простофиля Амфитрион[518], не дурачок Аргус со всей его сотней очков, не трусишка Акрисий, не какой-то неведомый фивянин Лик, не разиня Агенор, не размазня Асоп, не мохноногий Ликаон, не неповоротливый тосканец Корит, не долговязый Атлант. Пусть себе хоть сотни раз превращается в лебедя, в быка, в сатира, в золото, в кукушку, – именно в этом обличье лишил он невинности сестру свою Юнону, – в орла, в барана, в голубя, – в этом образе он влюбился в деву Фтию, жившую в Эгионе, – в огонь, в змея, это еще что – в блоху, в эпикуреические атомы или, магистронострально выражаясь, во вторичные интенции. Я его утихомирю. Знаете, что я с ним сделаю? Черт побери, то самое, что Сатурн со своим отцом Ураном, – Сенека мне это предрек, а Лактанций подтвердил, – то же, что Рея с Аттисом: я ему напрочь оттяпаю яички. Так что и звания не останется. И уж папой ему тогда не быть, ибо
– Полно, полно, мой мальчик, – сказал Пантагрюэль. – Откройте еще раз.
Панургу вышел следующий стих:
– Стих указывает на то, что жена будет колотить вас и спереди и сзади, – заметил Пантагрюэль.
– Наоборот, – возразил Панург, – смысл его в том, что если жена выведет меня из себя, то я ей все бока обломаю. Уж погуляет по ней палочка! А не окажется под рукой палки, то пусть меня черт сожрет, если я не сожру ее живьем, как сожрал свою жену Камблет, царь лидийский.
– Какой вы храбрый! – заметил Пантагрюэль. – Сам Геркулес не решился бы с вами переведаться, когда вы в гневе. Как говорится: Жан стоит двух, а Геркулес выходить один против двоих не решался.
– А разве я Жан? – спросил Панург.
– Да нет, – отвечал Пантагрюэль. – Я имел в виду игру в трик-трак.
В третий раз Панургу вышел следующий стих:
– Этот стих указывает на то, что жена вас оберет, – заметил Пантагрюэль. – Теперь, после трех гаданий, мне ваша участь ясна. Быть вам рогатому, быть вам битому, быть вам обобранному.
– Наоборот, – возразил Панург, – стих указывает на то, что жена будет любить меня любовью совершенною. Сатирик вполне прав[519], когда говорит, что женщине, пылающей возвышенною любовью, иной раз доставляет удовольствие что-либо утащить у своего возлюбленного. Что именно? Перчатку, поясок, – пусть, мол, поищет. Пустяк, безделицу.
Равным образом небольшие размолвки и ссоры, вспыхивающие по временам между любовниками, лишь оживляют и возбуждают любовь. Так же точно, к примеру сказать, точильщик бьет иной раз молотком по брусу, чтобы лучше точилось железо.
Вот почему я склонен думать, что все эти три предсказания чрезвычайно для меня благоприятны. Иначе я бы их обжаловал.
– Приговоры Судьбы и Фортуны обжалованию не подлежат, – возразил Пантагрюэль, – так утверждают древние законоведы и знаменитый Бальд
Дело состоит в том, что Фортуна не признает над собой высшей инстанции, куда бы можно было обратиться с жалобой на нее самое и на ее прорицания. Поэтому все, кто ей подвластен, не могут восстановить положение, существовавшее до ее приговора, о чем Бальд прямо говорит в
Глава XIII
О том, как Пантагрюэль советует Панургу предугадать через посредство снов, счастлив или же несчастлив будет его брак
– Ну, раз мы не сходимся во мнениях касательно гаданий по Вергилию, давайте попробуем другой способ предугадывания.
– Какой? – спросил Панург.
– Хороший, – отвечал Пантагрюэль, – античный и аутентичный, а именно сны[522]. Ибо, отойдя ко сну при условиях, которые нам описывают Гиппократ, в книге peri enupuivn[523], Платон, Плотин, Ямвлих, Синесий[524], Аристотель, Ксенофонт, Гален, Плутарх, Артемидор Дальдийский, Герофил[525], Кв. Калабрийский[526], Феокрит, Плиний Афиней и другие, душа часто предугадывает будущее.
Мне нет необходимости доказывать вам это подробно. Возьмем самый простой пример: вам, верно, приходилось видеть, что когда дети вымыты, накормлены и напоены, то они спят крепким сном, и кормилицы со спокойной совестью идут веселиться: они вольны делать все, что им заблагорассудится, ибо их присутствие у колыбели в это время не нужно. Так же точно, пока наше тело спит и до пробуждения ни в чем нужды не испытывает, а пищеварение всюду приостановлено, душа наша преисполняется веселия и устремляется к своей отчизне, то есть на небо. Там душа вновь обретает отличительный знак своего первоначального божественного происхождения и, приобщившись к созерцанию бесконечной духовной сферы, центр которой находится в любой точке вселенной, а окружность нигде (согласно учению Гермеса Трисмегиста[527], это и есть Бог), сферы, где ничто не случается, ничто не проходит, ничто не гибнет, где все времена суть настоящие, отмечает не только те события, которые уже произошли в дольнем мире, но и события грядущие, и, принеся о них весть своему телу и через посредство чувств и телесных органов поведав о них тем, к кому она благосклонна, душа становится вещей и пророческой.
Правда, весть, которую она приносит, не полностью совпадает с тем, что ей довелось видеть, и объясняется это несовершенством и хрупкостью телесных чувств: так луна, заимствуя свет у солнца, отдает его нам не таким ярким, чистым, сильным и ослепительным, каким она его получила.
Вот почему сонные видения требуют искусных, мудрых, сообразительных, опытных, разумных и безупречных толкователей, или же, как их называли греки, онейрокритов и онейрополов.
По той же самой причине Гераклит утверждал, что сны сами по себе ничего нам не открывают, равно как ничего и не утаивают; они посылаются нам лишь как знамение и прообраз тех радостей и печалей, которые ожидают нас самих или же кого-либо еще. Об этом свидетельствует Священное писание, это же утверждают и светские истории, в коих приводятся тысячи случаев, происшедших именно так, как они пригрезились сновидцу или же другому лицу.
Жители Атлантиды и Фасоса, одного из островов Цикладских, лишены этого удобства: там никто никогда не видит снов. Так же обстояло дело с Клеоном Давлийским и с Фрасимедом, а в наши дни – с ученейшим французом Вилланованусом[528]: им никогда ничего не снилось.
