Потом трубку взяла Мелинда, похоже, необычайно взволнованная, чего с ней никогда не случалось.

— Папа? Папуля? У тебя всё в порядке?

— Всё отлично, — ответил я. — Это твой сосед по комнате? — Я шутил, но по не свойственному ей молчанию понял, что, сам того не желая, попал в десятку. — Впрочем, не важно, Линии. Я просто…

— …подтруниваешь надо мной, так? — Я не мог сказать, то ли ей весело, то ли она начинает злиться. Связь, конечно, была хорошая, но не настолько, чтобы улавливать все интонации. — Если на то пошло, да.

Подтекст сомнений не вызывал, прозвучал ясно и чётко: «Собираешься закатить мне скандал?» Но у меня и в мыслях такого не было.

— Я рад, что у тебя появился друг. У него есть берет?

К моему безмерному облегчению, Линии рассмеялась. С ней я никогда не знал наперёд, какая шутка сработает: чувство юмора у неё было таким же непредсказуемым, как и вторая половина апрельского дня.

— Рик! — позвала она. — Mon pара… — дальше я не разобрал, потом услышал: —…si tu portes un beret?[128]

До меня донёсся далёкий мужской смех. «Ох, Эдгар, — подумал я. — Даже из-за океана ты уже ведёшь их под венец, реrе fou[129]».

— Папуля, у тебя всё хорошо?

— Отлично. Как твоя стрептококковая инфекция?

— Думаю, я иду на поправку.

— Я только что говорил по телефону с твоей матерью. Ты получишь официальное приглашение на эту выставку. Она говорит, что ты приедешь, и я страшно волнуюсь.

— Ты волнуешься? Мама прислала мне несколько фотографий, и я жду не дождусь этой выставки. Где ты научился так рисовать?

Сегодня это был самый популярный вопрос.

— Здесь.

— Картины потрясающие. Остальные такие же хорошие?

— Приезжай, и всё увидишь сама.

— Рик может приехать?

— У него есть паспорт?

— Да…

— Он даст обещание не смеяться над твоим отцом?

— К старшим он относится очень уважительно.

— Тогда, разумеется, он может приехать, при условии, что на авиарейсы проданы не все билеты, и вы согласны спать в одном номере… но, полагаю, это как раз не проблема.

Она завизжала так громко, что заболело ухо, но трубку я отдёргивать не стал. Давно уже я не слышал, чтобы Линии Фримантл так реагировала на мои слова или дела.

— Спасибо, папуля… это здорово!

— Буду рад познакомиться с Риком. Может, конфискую у него берет. В конце концов, я же теперь художник.

— Я передам ему твои слова. — Её тон переменился. — Ты уже говорил с Илзе?

— Нет, а что?

— Когда будешь говорить, не упоминай о приезде Рика, хорошо? Я скажу ей сама.

— Я и не собирался.

— Потому что у неё с Карсоном… насколько я знаю, она тебе о нём рассказывала…

— Рассказывала.

— Я уверена, там возникли проблемы. Илли говорит, что «всё обдумывает». Это её слова. Рик не удивлён, он считает, что нельзя доверять человеку, который молится на людях. И мне кажется, что моя сестра заметно повзрослела.

«То же самое можно сказать и о тебе, Лин», — подумалось мне. Я вдруг увидел её семилетней, такой больной. Тогда мы с Пэм боялись, что она может умереть у нас на руках, хотя никогда не говорили об этом вслух. Огромные чёрные глаза, бледные щёчки, жидкие волосы. Однажды я, глядя на неё, даже подумал: «Череп на палочке», — и возненавидел себя за эту мысль. А ещё больше ненавидел себя за другое: раз уж одна из дочерей так тяжело болела, в глубине сердца я радовался, что это была Лин. Я всегда пытался убедить себя, что одинаково люблю своих детей, но лгал себе. Возможно, некоторые родители действительно могли такое сказать (думаю, Пэм — могла), но не я. Мелинда знала об этом?

Разумеется, знала.

— Ты уж следи за своим здоровьем.

— Я стараюсь, папуля. — Я буквально увидел, как она закатила глаза.

— Вот и хорошо. Жду тебя.

— Папуля? — Пауза. — Я тебя люблю. — Я улыбнулся.

— Сколько раз?

— Миллион и один под подушкой, — ответила она, словно старалась рассмешить ребёнка. И всё сделала правильно.

Какое-то время я посидел, глядя на Залив и рассеянно потирая глаза, а потом набрал ещё один номер, в надежде, что на сегодня этот звонок — последний.

Часы показывали начало первого, и, честно говоря, я не ожидал застать её дома; думал, что она отправилась с друзьями на ленч. Но, как и Пэм, она сняла трубку после первого же гудка. Её «алло» прозвучало крайне осторожно, и до меня вдруг дошло: она думала, что я — Карсон Джонс, который звонит с просьбой дать ему ещё один шанс или чтобы всё объяснить. Объяснить в очередной раз. Эту догадку я ничем не мог подтвердить, но подтверждения и не требовалось. Иногда ты просто знаешь, что угадал.

— Эй, If-So-Girl, как поживаешь? Её голос тут же расцвёл.

— Папуля!

— Как ты, цыплёнок?

— У меня всё отлично, папуля, но не так отлично, как у тебя. Помнишь, я говорила, что они хороши? Говорила я тебе или нет?

— Говорила. — Мои губы сами растянулись в улыбке. Для Лин, возможно, голос сестры звучал слишком по-взрослому, но я после первого осторожного «алло» слышал прежнюю Илли, искрящуюся, как налитая в стакан газировка.

— Мама говорила, что ты тянешь резину, но она собирается скооперироваться с твоим тамошним другом и разогнать тебя как следует. Мне это понравилось! И голос у неё был, как в прежние дни! — Она замолчала, чтобы глубоко вдохнуть, а потом чуть сбавила темп: — Не совсем, конечно, но близко к тому.

— Я понимаю, о чём ты, конфетка моя.

— Папуля, ты молодец. Это не просто возвращение, но ещё и шаг вперёд.

— И во сколько мне обойдётся вся эта лесть?

— В миллион. — Она рассмеялась.

— Всё ещё собираешься пересечься с «Колибри»? — Я надеялся, что в моём голосе слышится чистое любопытство. И никакого интереса к любовной жизни моей почти двадцатилетней дочери.

— Нет, — ответила она. — Думаю, с этим покончено. — Всего пять слов, не таких уж и длинных, но в них я услышал другую, повзрослевшую Илзе, для которой не в столь уж отдалённом будущем второй кожей станет деловой костюм, колготки и туфли с практичным каблуком в три четверти дюйма. В рабочие дни она, возможно, будет собирать волосы в хвост, а из здания аэропорта будет выходить с кожаным брифкейсом